Шмотки

Я прикидываюсь, будто становлюсь той – другой, клочком ткани, видимостью. Так, после этого обеда я бросаюсь делать гимнастические упражнения, чтобы заново ощутить свое тело, реинтегрировать его. Каждый раз, когда я удаляюсь от себя слишком надолго, боль, словно порт приписки, помогает мне вновь обрести себя. Так и в любви: случается, что боль спаивает любовников куда на более долгий срок, чем счастье.

Я думаю о Боге, не сознавая, какую часть меня – отсутствующую или присутствующую, реальную или воображаемую, здоровую или нездоровую – он затронул; этот мужчина, ветреченный вне времени, вне моей обычной жизни, продолжает идти по обочине моего сознания. С такими, как он, невозможно расстаться, непонятно почему. Когда МТЛ переступала границу нелепости, мы в самом деле смеялись вместе, и смех затмевал нелепость, искусственность ситуации.

Итак, сняв трусики, я проделываю серию классических упражнений на брюшной пресс под звуки «My baby don't саге for me» [4]; если я верно запомнила, по той причине, что «Because she just cares for clothes» [5], эта песенка, смею вас уверить, идеально мне подходит. Желанная усталость наступает не сразу; нужно проделать боковые движения, чтобы ее ощутить, и тут сводит левую ягодицу, начало спасительного онемения. Взгляд мой натыкается на зеркало, перед которым я все это проделываю, и моя дерзость приводит меня в бешенство. Прерываю упражнение, чтобы натянуть на себя мужские спортивные штаны – на несколько размеров больше чем нужно – фирмы «GAP» с широкими полосами по бокам, – похожие на адидасовские спортивные трико эпохи, предшествовавшей внедрению Ямамото. Стоит мне почувствовать себя пленницей, я снимаю трусики. Это мой способ освободиться – не хуже любого другого.

Не правда ли, кокетство, как полагают некоторые, – это вовсе не история любви к себе? Нет, это история нелюбви. Да, я предпочитаю искусственное природному, да, я предпочитаю скрываться, а не пытаться отыскать себя. Психоанализ, сократовское «познай самого себя» всегда казались мне непристойностью.

Позвонил мой муж.

Выплата алиментов будет прекращена через двадцать месяцев, но возможен вариант: пройдя курс психоанализа, я вновь выхожу за него замуж.

Немыслимо.

Любви мужчины я предпочитаю шмотки, и потом, у меня нет ни малейшего желания выздоравливать.

Ручеек алиментов иссякнет через двадцать месяцев, а я меж тем совершенно не способна экономить, не люблю этого слова, его произносят сквозь зубы... еще хуже у меня получается сохранять деньги, предпочитаю превращать их в ткани.

Я ни-че-го не со-би-ра-юсь э-ко-но-мить. Тем более себя самое.

Платье, чтобы быть замеченной

Кошки раздражают меня. Есть кошки и есть собаки. Я – собака. На протяжении нескольких лет, встречая представительницу семейства кошачьих в ошейнике, я сцапываю ее колокольчик и засовываю его в шкатулку для шитья эпохи Наполеона III. Обожаю это нелепое позвякивание, заставляющее хохотать всех коров в Нормандии, эту тихую музыку продавцов воды на базарах Марракеша.

После визита в Ламорлэ, где я совершила серьезную ошибку, для меня жизненно важным стало обрести костюм, делающий меня заметной, костюм, который воспримут даже те, кто не желает видеть. Итак, я выловила в своем шкафу самые обычные брюки и белое болеро с ажурным узором и разрезом сбоку и нашила на него в два ряда все колокольчики из моей коллекции. Я не сталкивалась с подобной фантастической выдумкой даже в магазинах, торгующих различными сюрпризами и приколами. Обычно я предпочитаю моду, совпадающую с моими грезами, как какой-нибудь жилет от Унгаро, с изнанки расшитый пластинками перламутра и ракушками. На сей раз мода запаздывала. Мне пришлось бежать как можно скорее, чтобы опередить ее.

Ступив на серый тротуар Фобур Сент-Оноре, я тотчас ощутила, что произвожу экстраординарное впечатление, что благодаря костюму из звука и света с его медными колокольчиками я похожа на движущийся праздник, на бродячего продавца воды с базара Дар-эль-Бейда.