Шмотки

– Я есть то, что на мне надето. В конце концов, именно так всегда было. Но чем дольше мы разговаривали, тем сильнее я удалялась от себя самой и того, что на мне. Я как бы раздвоилась.

– Ты влюбилась в него?

– Если содержание становится важнее, чем оболочка, то разве это означает, что ты влюбился?

– Это означает, что выигрывает суть... А чем тебе не нравится тренировочный костюм?

– Но сейчас я не собиралась никого обольщать.

– Ты тем не менее весьма обольстительна. Ты смотришь на меня так, будто я над тобой издеваюсь. Вовсе нет, я говорю тебе правду. Так ты мне нравишься куда больше, чем с этими твоими прибамбасами!

– Пожалуй, я не рискну предстать перед Богом в тренировочном костюме.

Попробуй – выиграешь время. В любом случае ты ведь уже расфуфыривалась по случаю свидания. И что?

– Да я просто рассыпалась вдребезги, шмотки так долго служили мне бинтами, что теперь без них мне грозит превратиться в распеленутую мумию. И все же мне кажется, что момент настал.

– Ты наводишь страх на мужчин. Все чересчур: слишком женственная, слишком броская, слишком совершенная или, напротив, нелепая – это одно и то же! Бог, пожалуй, опасается, что его завернут в шелка, обовьют кашемиром! Мой совет: сохрани клочок кроличьего меха, прицепи его к сумке; если дело запахнет керосином, всегда сможешь заявить, что виноваты грызуны.

– Он уйдет?

– И не мечтай... Все не уйдут...

– Но ведь есть столько жмотов, себялюбцев, типов с золотыми цепями, кошельками и напузниками, в костюмах от «Smalto» или «Renom», у них вымытые сухим шампунем волосы, щеки, благоухающие туалетной водой «Жан-Мари Фарина» или лавандой «Ярдли», но таких лучше держать в рамочке на туалетном столике.

–  А разве Бог не относится к этому семейству? Вот увидишь, скоро вы, как все, будете нашептывать друг другу на ушко банальности...

–  Что значит «как все»? То есть ты тоже? Она что – вернулась?

- Да

– И ты мне ничего не сказал? Тебе не кажется, что тут сказалась твоя новая стрижка, отрастающая бородка и голубой шарф?

– Думаю, что тут сказалась ночь, проведенная с тобой. Она это почувствовала.

– Бог тоже почуял опасность. Слушай, как это забавно – они оба откликнулись одновременно... Только Бог больше не позвонит мне.

– Позвонит, и в следующий раз отправляйся на свидание прямо так. Он решит, что ты не собираешься его обольщать, и с ума сойдет от счастья.

– Отправиться на свидание в сером спортивном костюме с черным капюшоном!!! Я не осмелюсь. Не стоит перебарщивать... Демонстрировать обнаженную грудь или зад, обтянутый эластичной юбкой, вовсе не обязательно, но все же, наверное, стоит пойти на компромисс. У меня идея: давай заглянем вместе в мой гардероб, увидишь, он почти как город, гам есть свое кладбище, свой музей, большой магазин, склад... Ты поможешь мне подыскать платье, способное соблазнить профессора-медика; вы с профессором функционируете более-менее одинаково.

Бог настоящий – из Рая и Ада. Бог ненастоящий – из Ламорлэ и больницы Салыгетриер

Достаточно сидеть и дожидаться звонка мужчины, чтобы он не позвонил. Эта банальная истина известна всем женщинам. В этом плане телефоны похожи на чайник: если на него смотришь, он ни за что не закипит.

Отсюда до заключения о том, что мужские реакции подобны батарее кастрюлек, всего один шаг. И я его делаю: мужчины, если их разогреть, становятся опасными, если их охладить – скучными.

В конце концов, если бы мне сегодня удалось выдумать платье, способное вдохновить мужчину на телефонный звонок, я была бы счастлива.

Нет более идиотского занятия, чем влюбиться безответно. Как бы то ни было, это наиболее простой и наиболее верный вид идиотизма. Когда вас двое, вещи усложняются, и дело венчает скука. Я прокручиваю себе сцену встречи – первый взгляд, и все запускается вновь: платье Золушки незадолго до того, как часы пробьют полночь, сердечный трепет, приоткрытый рот – все как в кинофильме.

Когда мне впервые показалось, что я влюбилась, я заграбастала все, что было представлено в весенне-летней коллекции в отделе белья универмага «Самаритэн». Транжирить башли – это мой способ выразить радость любви и страх оказаться не на высоте. Стоял апрель, я тряслась от страха, думала, что меня арестуют за то, что выписала необеспеченный чек. Мне было восемнадцать.

Как же мне до сих пор было спокойно среди моих вешалок и незнакомцев! Мне, преследуемой теперь Богом и окруженной философом, который вовсе не одобрял – и я это ясно сознавала – моей страсти к тряпкам. Для мужчин шмотки не являются чем-то серьезным, а я люблю их именно за это. В качестве соседа по лестничной площадке мне бы, пожалуй, подошел Зигмунд Фрейд или Бодрийяр. В шмотках и правда нет ничего серьезного, кроме способа заполнить пустоту в ожидании смерти, и в этом отношении искусство кройки следует поставить выше, чем науку и литературу.

Зачем я оправдываюсь?