«Шоа» во Львове

— А кто же вы? — переспросил я, окончательно сбитый с толку.

— Мы румыны, — ответила Гиза.

— Вскоре уезжаем в Румынию, — добавил Куба.

— И вы не носите еврейских повязок? — переспросил я недоверчиво.

— Не носим и родители наши не носят, ведь мы не евреи, — снова с ударением сказала Гиза, умышленно смотря мне в глаза.

— Нет, так нет, — ответил я, — мне это безразлично. Румыны, так румыны, — хотя на самом деле я был удивлен.

За те десять-одиннадцать месяцев, которые мы не виделись, сестра и брат заметно подросли, повзрослели. Гиза превращалась в красивую чернявую девушку, а Куба заметно возмужал, стал шире в плечах. Теперь Шнэебаумы проживали в просторной двухкомнатной квартире, обставленной добротной, старой мебелью. Им явно неплохо жилось. Родителей не было дома, как рассказал Куба, они работали в солидной немецкой фирме.

Вспомнили былые времена и я попросил завести патефон с шекспировскими монологами.

— К сожалению, патефон пришлось продать, — грустным тоном сообщила Гиза. — В конце-концов мы изучаем не английский, а румынский язык. — Она показала на румынско-польский словарь и еще на какую-то толстую румынскую книгу, которая лежала на столе. Затем Гиза метнулась на кухню, а оттуда вышла в разноцветном, усыпанном цветами фартушке и начала что-то декламировать, как сказала, на румынском языке. Я улавливал только отдельные понятные слова и сделал вывод, что декламируется поэзия, посвященная красоте румынского края.

Куба предложил мне сыграть шахматный блиц из трех партий, и я при активной помощи Гизы проиграл все три. Играли мы с веселыми поговорками. Гиза сыпала незлобными шутками и мне было ни больно, ни обидно проигрывать. Затем Куба показал свои гантели, похвастался наращенными мускулами и предложил побороться. Мальчишки, как молодые петушки, любят по случаю и без случая померяться силой. До этого я постоянно его побеждал. Теперь кряжистый Куба, как я не старался, к большой радости Гизы, поборол меня. Чтобы утешить, Куба подарил мне почтовую марку с изображением красивого молодого мужчины с надписью «Romania».

— Это — наш румынский король Михай, — объяснил Куба.

Я начал рассказывать о трагедии детей Валахов, про Аську Валах, но Гиза решительно оборвала меня, сказав: «Нам об этом неинтересно слушать». Затем Гиза пригласила на кухню на кружку чая. Оккупационный чай не был настоящим, какой-то цветочный, и в него сыпали не сахар, а сахарин. Гиза бросила в кружки по крохотной белой таблетке. Попав в воду, таблетка сахарина бурно с шумом начала растворяться. Вкус от них был приторно сладкий, почти до горечи. Таким был этот немецкий «эрзац» сахар. А когда наступила пора мне уходить домой, Куба попросил:

— Знаешь, мы сейчас никуда не ходим, постоянно сидим дома, только то и делаем, что выглядываем в окно. Приходи к нам чаще.

— Приходи чаще, — радостно поддержала его Гиза.

Я удовлетворенно согласился приходить почаще, и мы договорились, что я пойду в конце недели. Назначили и конкретный день.

— А вы в это время не дернете в свою Румынию? — переспросил я.

— Нет, — ответила Гиза, — мы должны выехать в начале следующего месяца. Не беспокойся. Приходи, мы всегда тебе рады, — сказала она и зыркнула на меня своими блестящими, черными как уголь, глазами. Я уловил какую-то затаенную грусть в ее взгляде.

Прошло обусловленное количество дней и в назначенное время я, радостно возбужденный, пришел на улицу Хотинскую. Окно было закрыто. Я зашел в коридор и позвонил в квартиру Шнэебаумов. Никто не отвечал. Постоял, подождал и снова позвонил — безрезультатно. «Может звонок испорчен», — подумал я, и начал стучать в двери. Никто не отвечал. Наконец, когда я с силой стукнул, открылись двери, но не те, а напротив и оттуда вначале выбежал, гавкая, лохматый песик, а за ним дворничиха. Тогдашних дворничих я узнавал сразу. Почему-то они были преимущественно сердитые, худющие, крикливые и наглые существа, от которых пахло щами, а бывало — и алкоголем.

— Тебе кого? — спросила дворничиха, ничего хорошего не предвещающим крикливым сварливым тоном, а ее собачка начала на меня тявкать.

Я смутился.

— Мне, собственно, надо сюда, — показал я на двери Шнэебаумов.

— А кем ты им приходишься?

— Просто знакомый.

— У тебя к ним какие-то дела?

— Никаких специальных дел, я договорился сегодня с ними встретиться.

— Интересно, что у тебя за дела с жидами? — спросила дворничиха крикливым тоном. Лохматый песик не переставал на меня тявкать.

— С какими жидами? — переспросил я наивно. — Они же румыны.

— Какие еще, такой матери, румыны, — разошлась дворничиха. — Вчера тут была и полиция, и гестапо и твоих жидов забрали. А я не собираюсь за всякую приблудную холеру отвечать. Уходи отсюда прочь, пока я добрая, и не шляйся тут больше. А то позову полицию и тебя еще загребут как еврейского пособника.

Дворничиха начала на меня так орать, вместе со своим песиком, что, казалось, аж на Городоцкой слышно. Я убежал как ошпаренный.

57