Шофёр Тоня и Михсергеич Советского Союза

– Сиротой он был, а не партийным! Как Кольку Лилька-почтальонка отравила своим самогоном, так им и стал, никого у него кроме меня, тебя и Радика не было, – Валентина Петровна всхлипнула и застегнула верхнюю пуговицу на рубашке хитро щурящегося в потолок Генки, – как живой! Люська твоя не подведет, настоящего батюшку привезет?

Антонина хотела возразить, что они с Радиком никаким боком Генке не приходились, но передумала и тоже всхлипнула:

– Обещала! Они у него с Любкой и Сонькой тайно крестились, Алексеем зовут – молодой, симпатичный, веселый…, грамотный, то есть. Мам, ты рубашку расстегни, чтобы поп крест увидел, а то не увидит, разгневается и не будет Генку на тот свет отправлять.

Валентина Петровна вытянула за белую нитку из-под рубашки Генки новенький алюминиевый крест и положила сверху:

– Так лучше? Гена тебя перед смертью вспоминал, просил передать, чтобы мать слушалась, хозяйство вела, как в Белоруссии его ведут, чтобы тоже завела тетрадь расходов и доходов и все туда карандашиком записывала.

«Что ж вы его совсем напоказ-то вытащили?! – возмутился Михаил Сергеевич, – любой Хома Брут сразу догадается, что крест минуту назад на партийного тракториста надели».

– Приемник! Приемник выключи! Грех! – всплеснула руками Валентина Петровна.

* * *

Отец Алексей приехал в Иглино с Людмилой Крендельковой. Кренделькова прихватила с собой Любовь Лесопосадкину, за Лесопосадкиной потянулся Василий Загогуйла, за Василием – Ричард Ишбулдыевич. Вместе со всеми приехали фарцовщик Жоржик и спецкор «Трезвости – нормы жизни» Непролевайко.

– Проходите! – запустила в дом отца Алексея с товарищами усопшего Валентина Петровна и шепнула Антонине: – Мальчик же совсем! У него и бороды-то нет – три волосинки торчат, как у Генки на лбу!

– Я же говорила, что молодой и пока еще симпатичный… – потупилась Антонина.

Мужчины сняли шапки, женщины сделали испуганные лица.

Отец Алексей вошел в большую столовую комнату, строго осмотрел столпившихся у гроба иглинцев и приехавших уфимцев, зажег свечи, замахал кадилом и тоненько речитативом запел отходную.

– Терапевт Крамарова и фельдшер Спартак Ильгизович сказали – рак печени. Ну с чего у него мог быть рак печени, он же пил только по праздникам и на день пограничника! – шепотом рассказывала на ухо Любке Валентина Петровна.

– Им бы только на рак все свалить, – шмыгала носом Любка, – сами насморк вылечить не могут.

* * *

Похоронили Генку рядом с братом Колькой. Сваренную из листового железа пирамидку памятника Кольке венчала выкрашенная в красный цвет звезда, а сваренную из такого же листового железа пирамидку Генке – православный крест, братья застенчиво улыбались с овальных фотографий, сделанных перед выпускными экзаменами бессменным школьным фотографом дядей Костей. Муж тети Шуры дядя Костя тоже неподалеку застенчиво улыбался с овальной фотографии. Кто фотографировал дядю Костю не знал никто, но похоронила его Александра Павловна торжественно – тогда она еще была классной руководительницей Антонины и привела попрощаться с супругом весь 10 «б».

* * *

Поминки прошли быстро. Несмотря на то, что на кладбище завьюжило, и все основательно промерзли, пили мало. Василий так тот даже отказался от предложения напарника Генки тракториста Ильдуса продолжить поминание товарища в теплом гараже на машинном дворе.

– Из этих теплых гаражей потом не выползешь – проходили, – говорил он потом в холодной электричке Ричарду Ишбулдыевичу.

Ричард Ишбулдыевич кивал:

– А выползешь, дороги не найдешь – в сугробе околеешь. И потом, нас в общаге Выдов ждет, у него тоже какой-то друг по Свердловску помер!

– Да, он еще обижался: у меня – поэт Башлачев, а у вас – тракторист Генка! – усмехнулся Василий.

– В смерти все равны – и поэты, и трактористы, – тихо сказала сидящая напротив Антонина.

Василий задумался, Ричард Ишбулдыевич открыл рот, чтобы адекватно ответить, но Лесопосадкина, плюхнувшись рядом с Антониной, объявила:

– Мальчишки, а я в депо возвращаюсь! Надоели эти трамваи на железном ходу, хочу опять троллейбусы на резиновом! Там у них, представляете, на всех баб один нормальный мужик, и тот – Ашот.

– Ты моего Ашота не тронь, предательница! – усаживаясь, Люся сдвинула задом подругу вплотную к Антонине.

– Кстати, девчонки, – анекдот! – аккуратно присел рядом с Ричардом Ишбулдыевичем спецкор «Трезвости – нормы жизни» Непролевайко, – поехали Чапаев с Петькой в Японию.

Мальчишки и девчонки развеселились, мать тети Шуры тетя Клава взяла за руку внука Валерика и пошла в тамбур, чтобы успеть слезть на платформе 1646 километр, где проживала ее двоюродная сестра тетя Лена, с которой можно было обсудить мировые новости и почти всех родственников. Ни тетя Клава, ни Валерик не расслышали сквозь звонкий смех глухой голос машиниста, объявившего, что вечерняя электричка с сегодняшнего утра является скоростной и перед Уфой остановится только в Тауше.

* * *

Лева участливо спросил:

– Замерзла?

Антонина растроганно кивнула головой, но Лева уже шагал из угла в угол в ее маленькой кухне: