Шок и трепет

В доме не осталось ни одного целого стекла. Пока они пьют чай за мирной, тихой беседой, над домом, на высоте метров двадцать, с интервалом в десять минут проносятся четыре крылатые ракеты (скорость 800 км/час). Ракеты проносятся так низко над крышей, что дом раскачивается, словно фанерная лачуга какого-нибудь Ниф-Нифа. Со стен падают желтые и коричневые фотографии в рамках, на одной из них молодой Надми вместе с молодым Саддамом Хусейном. Затем дом почти подпрыгивает, когда ракеты находят свои неизвестные цели.

Профессор, словно не замечая проносящейся над самой головой смерти, продолжает что-то говорить вжавшемуся в кресло журналисту, который надеется, что только диктофон поможет ему попозже, в относительно спокойной обстановке отеля, наконец понять, что сказал Надми.

А сказал мудрый профессор вот что: «После всех бессмысленных разрушений и сотен загубленных жизней мирных граждан американцы политически уже проиграли эту войну, даже если они и одержат в итоге военную победу. На оппозиции, даже самой конструктивной, в Ираке в ближайшее будущее можно поставить крест. Те люди, что думали присоединиться к сопротивлению режиму, теперь наверняка откажутся от этой затеи».

В гостинице опять переполох и паника. Апэшники (корреспонденты Associated Press) узнали от своего начальства в Нью-Йорке и Лондоне, что Пентагон якобы внес гостиницу «Палестина» в список of valid targets (объектов, подлежащих бомбежке), потому что якобы некоторые правительственные чиновники и их семьи скрываются в «Палестине» под защитой полчищ журналистов со всего света.

Первой реакцией некоторых особенно удрученных западных журналистов было напялить каску и «броник», выскочить из гостиницы и бежать по Багдаду куда глаза глядят (лучше бы они на него не глядели!). Потом поохали, поахали и смирились. Все равно бежать из «Палестины» больше некуда. В «Эль-Мансуре» выбиты все стекла. А за «Эль-Рашид» сегодня, по некоторым сообщениям, уже шел бой. В общем, поныли и послали слезный message в Пентагон: мол, мы все тут, не губите, родные, потом в судах не расплатитесь. Должно подействовать.

Я был восхищен и горд реакцией на это ужасное сообщение некоторых своих редких земляков.

«Да пошли они в жопу, эти америкосы! Задолбали уже, козлы!» — не по тексту спокойно сказал высокий, статный, всегда веселый и навеселе, напоминающий викинга простой русский телевизионщик Ваня, который провел в Багдаде уже больше месяца и никогда ни на что не реагировал.

Когда все бежали из «Эль-Мансура» в более безопасные гостиницы, Ваня со своей группой остались практически одни в отеле, уютно расположенном между основными городскими мишенями: телецентром, Министерством информации, Министерством внутренних дел, Домом правительства и т. д.

Когда ребята снимали ночные бомбежки, камеры вместе с ними впечатывались в стены после каждого взрыва, пролетая через всю комнату в вихре разбитого стекла и обломков мебели. Их видеоматериалы, однако, значительно сократили их обычную интеллигентную аудиторию, не готовую смотреть фильмы ужасов в prime time, и руководство попросило их переехать в более безопасное для них и для дорогой телеаудитории место.

Ваня смачно плюнул и пошел на крышу отеля делать stand-up в порывах песчаной бури и почти под хвостами вездесущих F-18. Не знаю, что уж там сказал Ваня на этот раз, но его эмоциональный посыл (в прямом и переносном смысле), казалось, значительно расходится со стратегической линией канала.

Пока журналисты наблюдали из окон отеля за американской репетицией свержения режима в одном отдельно взятом и две недели назад уничтоженном дворце, иракцы продолжали учиться жить быстро.

Особенно быстро они научились хоронить своих мертвых.

Например, 41-летнюю немую одинокую женщину похоронили на кладбище Шейх Мааруф в центре Багдада за пять с небольшим минут.

Нидаль Али Джасем жила в одном доме с двумя племянниками и их женами на южной окраине Багдада — Эль-Дора. Ракета, как здесь часто бывает, подобно метеору упала рядом с их домом.

Нидаль погибла на месте. Ее племянники и их жены угодили в больницу. Ахмед Абдель Аббас, еще один племянник, организовал похороны и был единственным родственником, который на них присутствовал.

Наемные рабочие быстро вытащили из гроба завернутое в белый саван маленькое, невесомое тело Нидаль, опустили его в могилу и забросали сухой коричнево-желтой землей. Потом какой-то кладбищенский служка воткнул оливковую ветвь в неровный сухой холмик, и все кончилось. Рабочие деловито понесли лопаты к выходу. Последним шел могильщик, который нес деревянную крышку старого многоразового гроба, который так часто использовался в последние дни, что с внутренней стороны головной части так и не удосужились отмыть чью-то запекшуюся кровь.

«У нее была такая трудная жизнь, — говорит о своей тетке Ахмед. — Она была инвалид с детства. Тихая была. Никому не мешала. За что ей такая смерть?»