Шок и трепет

Семь утра следующего дня. Город сотрясают страшные разрывы. Говорят, что американцы используют какие-то новые звуковые бомбы, чтобы создать иллюзию атомной войны. Ощущение такое, будто кто-то разрывает небо, словно огромную картонную коробку. Снова на другом берегу заработали пулеметы и автоматы. Опять репетиция?

Из дневника

8 апреля

8 утра. Над моей головой в сторону административного центра города пронеслись два самолета А-10. Эти машины — истребители танков. В районе моста через Тигр, рядом с Министерством планирования, идет ожесточенное танковое сражение. Здания в районе прорыва охвачены огнем.

Несколько часов спустя. Бой у моста еще идет.

Когда снаряд попал в гостиницу и убил Тараса, я стоял на балконе 10-го этажа, а Юра снимал с 17-го. Вдруг раздался страшный грохот. Балкон зашатался, а сверху посыпались осколки битого стекла и штукатурки. Я думал, что бомба упала где-то совсем рядом с гостиницей. Но тут звонит местный гостиничный телефон. Я снимаю трубку, и Юра говорит гробовым голосом, впервые за все время окрашенным хоть каким-то оттенком чувства, близкого к страху: «Сережа, беги на улицу. Попали в гостиницу. Мы под обстрелом».

Спускаюсь вниз по лестнице. На мне каска, бронежилет. Противогаз не смог найти. Наверное, оставил в номере на 4-м.

Журналисты и другие постояльцы несутся вниз по лестнице. На поворотах пролетов образуется давка. Вот чего я опасался больше всего — массовой паники в гостинице.

На улице огромная толпа. Большинство в касках с телефонами в руках. Все смотрят наверх. Выясняется, что танковый снаряд угодил в угол гостиницы между 14-м и 15-м этажами. Больше всего пострадали два номера, расположенные в торце здания друг над другом на этих этажах.

На одеялах выносят окровавленные тела раненных журналистов. Тарас еще жив. Его отвозят в больницу. Рядом со мной какой-то наш журналист уже разложил спутниковую антенну и напряженно говорит кому-то в трубку: «Ну пожалуйста, не плачь, а то я сам сейчас заплачу. Все хорошо. Мы живы и невредимы».

В эту минуту сотни журналистов разделились на тех, кто звонит в агентства и передает трагические новости, и тех, кто звонит домой, чтобы успеть предупредить домашних, что они живы, до того, как те услышат эти новости.

Я звоню в «Новую газету» и делаю последние правки в статью. Затем в «Эхо Москвы» и в живом эфире рассказываю последние новости. В конце эфира ведущий зачем-то спрашивает у меня: «Вам страшно?» Я зачем-то отвечаю: «Очень страшно».

По спутниковому телефону американское командование связалось через прикомандированного к частям журналиста и передало просьбу журналистам вывесить на балконах гостиницы белые флаги — простыни.

Все журналисты немного истерично обсуждают между собой, что делать и как быть, что может обозначать этот обстрел. Лихие, недавно приехавшие ребята с одного центрального телеканала, с большим боевым опытом и все в татуировках, решают срочно ехать в посольство и воспользоваться его бомбоубежищем. Я только могу позавидовать их героизму. Ехать через весь раздираемый боями город, на другую сторону Тигра, для того чтобы спрятаться там в бомбоубежище.

Это, конечно, эмоциональный, панический шаг. На войне нельзя поддаваться эмоциям, особенно паническим. Паника превращает тебя в мишень. Как волки и дикие звери в лесу чувствуют панику заблудившегося человека, так и на войне бомбы и пули чувствуют твою панику и находят тебя. Это мое глубокое убеждение.

На войне нельзя дергаться. На войне лучше сидеть, чем стоять, и лучше идти, чем бежать. Война не любит резких движений, но не любит и долгой статики. Нельзя непростительно долго находиться в одном месте, особенно если это место на виду. Тарас два часа стоял на балконе с камерой, направленной на мост, с которого палил по сторонам американский танк. Американцы утверждают, что приняли его за снайпера. Но на десятках других балконов тоже стояли такие же операторы. Судьба отвела роль «снайпера» Тарасу.

Возвращается Джером, друг Тараса, фотограф АП. Он возил его в больницу. Джером рыдает. Тарас умер у него на руках. Журналисты уже привыкли видеть вокруг смерть. Но смерть коллеги, которого убили в гостинице, где мы живем, это нечто иное. Каждый видит себя на его месте. Люди потрясены, и они пока не спешат возвращаться в гостиницу, где уже поселилась смерть. В холлах и коридорах еще час назад переполненного отеля пусто, темно и холодно, как в морге.

Юра и я поднимаемся к себе в номер (мы решили жить, т. е. спать в одном номере на 10-м этаже, пока не кончится штурм) и привязываем одну из простыней за перила балкона, чтобы показать, что мы не снайперы, а мирные журналисты.

Последний раз неделю назад Юра столкнулся с Тарасом в пресс-центре. «Юра, ты еще живой, старина?» — пошутил тогда Тарас.

Мы с Юрой стоим на балконе, с которого «белым флагом струится простыня», и допиваем последнюю бутылку виски. С завтрашнего дня будем «воевать» трезвыми. В городе уже не купишь — все лавки давно закрыты.