Шок новизны

Точно не известно и теперь уже, видимо, останется тайной навсегда, кто именно придумал такое на редкость емкое название. Ханс Рихтер, тоже участник цюрихской группы, отмечал, что оно «имело родственное отношение к жизнерадостной форме славянского подтверждения: „да-да“, сказанного самой жизни»[25]. Важно подчеркнуть, что дадаизм не являлся художественным стилем, как, например, кубизм, и не обладал воинственной социально-политической программой, в отличие от футуризма. Его суть – в совершенно эклектичной свободе эксперимента; высшей формой человеческой деятельности он считал игру, а главным инструментом – случайность. «Мы обратились к искусству, потому что не могли смотреть на бойню мировой войны, – писал Арп, самый одаренный из цюрихских дадаистов. – Мы искали элементарное искусство, которое, как нам казалось, спасет мир от яростного безумия тех лет… мы стремились к анонимному коллективному искусству». Как и многие художники того времени, дадаисты еще не утратили веры в способность искусства спасти человечество от политических ужасов и главный миф авангарда – будто изменив структуру языка, искусство способно изменить структуру опыта, а значит, и социальные условия. Более того, еще пятнадцать лет этот миф будет неизменным источником оптимизма, пока новая политическая реальность не похоронит его окончательно.

Одним из главных условий «элементарного» искусства, которое искали Арп и другие завсегдатаи «Кабаре Вольтер», была спонтанность, которая, как писал Балль, позволит «казнить рисованную мораль». Как обрести спонтанность? Например, обращаясь к другим культурам. Дадаисты имели лишь самое приблизительное знание о джазе, однако «играли на сцене сногсшибательную музыку негров (всегда с большим барабаном, бум-бум, бум-бум)». Надо думать, происходившее мало напоминало изысканное веселье новоорлеанских мелодий и имело больше сходства с дикарским праздником с барабанами и черепами, каким его мог вообразить себе цивилизованный белый человек. В том же духе условного «негрокубизма» для театральных представлений в кафе Марсель Янко соорудил из раскрашенного гуашью картона аляповатые яркие маски. Для дадаистов двумя главными источниками спонтанности были детство и случай. Выпиленные лобзиком деревянные рельефы Арпа 1916–1920 годов напоминают игрушки – они просты и бесхитростны; в отличие от неопределенных жестких форм кубистов, он предлагал искусство мягких объектов, листьев, облаков, плоти, сведенных к контуру и раскрашенных яркими эмалевыми красками. Они и в самом деле были куда непосредственнее многих игрушек, ведь в 1916-м даже обычные детские кубики, из которых так хорошо компоновать прямолинейные объемы, уже попали в ручонки будущих идеологов постбаухауса. Арп также занимался тем, что рвал бумагу на клочки (их контуры «рисуют сами себя» без всякого вмешательства сознания – просто самим фактом отрывания) и бросал их на листы, чтобы приклеить там, где они упали, – получавшийся в результате коллаж весь был создан по законам случайности. Подобным образом творил и Тристан Тцара: в случайном порядке он вытягивал из мешка слова, менял местами предложения.

Ханс Арп. Птицы в аквариуме. Ок. 1920. Крашеное дерево. 25,1×20,3×11,4 см. Музей современного искусства (MoMA), Нью-Йорк

Значительное влияние на цюрихский дадаизм оказали футуристы. Маринеттиевская концепция управляемой истерии и рассчитанного преувеличения послужили риторической основой для большинства последующих авангардистских «конфронтаций». Как отмечал Балль, дадаизм стремился к «синтезу романтических, дендистских и демонических теорий XIX века», и провокационный дендизм Маринетти стал – в частности, для Тцары – образцом стиля. Однако цюрихские дадаисты не поклонялись машинам и совсем уж не разделяли Маринеттиево жужжание во славу войны. Балль писал:

Не люблю черепов на гусарских киверах
И мортир с именами женскими,
И, когда наконец наступили дни славы, я
Ненавязчиво в путь свой отправился.