Шок новизны

Те, кто побывал в окопах сражений при Вердене и на Сомме, знали, что их обманули. Генералы – и головотяпы вроде Хейга, и воротилы вроде Жоффра – врали о том, что такое эта война и как долго она продлится. Политики врали о ее причинах, а услужливая и готовая на самоцензуру пресса позаботилась о том, чтобы на страницах французских, немецких или британских газет не было никаких ужасных реалий, ни одной фотографии трупа. Никогда еще пропасть между официальным языком и чувственно воспринимаемой действительностью не была так широка.

Когда война наконец закончилась, обеим сторонам был нужен миф о жертвах – пусть сколь угодно раздутый, – чтобы все произошедшее не казалось тем, чем оно было, – бессмысленным убийством миллионов людей. Если цвет юношества сгинул во Фландрии, следовательно, выжившие к нему не относились: мертвые восторжествовали над травмированными живыми. Поскольку уничтожено, по сути, было целое поколение, еще больше увеличилась дистанция между молодыми и старыми, между официальным и неофициальным. Не случайно некоторые художники горячо возненавидели любые авторитеты и традиции. Но главный результат войны – желание начать с чистого листа. Верден символизировал патриотическую, националистическую, законопослушную культуру отцов – поэтому сыновья ударились в пацифизм и интернационализм. Кто-то, как мы увидим в следующей главе, решил буквально построить утопии разума и социальной справедливости, причем именно построить (а не всего лишь выразить) через архитектуру и искусство. Менее амбициозные просто мечтали выбраться из всего этого безумия, а так как далекая Америка была недостижима, тихой гаванью стал Цюрих. Этот город манил всех мастей беглых интеллектуалов, писателей и художников из Северной Европы. Некоторые из них причислены к самым значимым фигурам XX века – как, например, Ленин или Джойс (который написал бо́льшую часть «Улисса» как раз на берегу Цюрихского озера), – но немало здесь было и героев второго плана. Покинутую родину им заменило местное кафе «Одеон».

Сегодня сама идея встреч в «интеллектуальном кафе» несет отпечаток некой несерьезности и старомодного снобизма. Но в те времена места вроде «Одеона» были средой, где так же, как в литературных журналах, бурлила реальная интеллектуальная жизнь. Для людей, вытесненных из социальной пирамиды по собственной воле или помимо нее, кафе одновременно служило кабинетом и оперой: здесь назначали встречи, работали, спорили и красовались. Это было место для избранных, для специалистов в своем деле, которые здесь могли встретить себе подобных, а без этого немыслима жизнь большого города, а значит, модернизм в целом, который в своей самоиронии и глубоком понимании цивилизации был воплощением урбанистической чувственности. Интеллектуальные кафе в Цюрихе, Берлине, Барселоне, Вене, Милане и Париже стали новым домом для изгнанников и полиглотов вроде испанца Пикассо или ирландца Беккета – для тех, кому по большому счету и обязан своим возникновением модернизм. Кафе стали театром новой жизни, в их стенах интеллектуалы, писатели и художники ощутили себя самостоятельным классом, министрами перемен. Когда позже Сталин – который так любил все упрощать и вообще являл собой все то, что не принадлежало миру изгнанников и споров о культуре, – объявил войну космополитам, он имел в виду именно публику таких кафе.

Среди иностранцев, нашедших приют в «Одеоне», были немецкий писатель Хуго Балль и его подруга Эмми Хеннингс – пацифистка и радикальная журналистка. Поскольку Хеннингс зарабатывала на жизнь, выступая в кабаре, а Балль играл на пианино, они вполне резонно решили открыть собственное крохотное кабаре, «центр художественных развлечений, – как писал Балль, – где каждый день выступали бы приглашенные музыканты и поэты». Собранных денег оказалось достаточно, чтобы снять помещение в переулке Шпигельгассе (где в это же время жил Ленин), и в феврале 1916 года «Кабаре Вольтер» распахнуло свои двери для немногочисленной молодой и шумной публики. Среди первых его посетителей оказались два румына – художник Марсель Янко и двадцатилетний поэт Сами Розеншток, писавший под благозвучным псевдонимом Тристан Тцара, а также немецкий писатель Рихард Хюльзенбек и художник из Эльзаса Ханс Арп. Все вместе они образовали художественно-литературную группку «Дада».