Шок новизны

Так что же такое «Большое стекло»? Машина или, скорее, проект незаконченного хитроумного устройства, которое невозможно построить, потому что его предназначение неясно, к тому же оно пародирует научный язык и понятия, не обращая ни малейшего внимания на вероятность или причинно-следственные связи. «Стекло» представляет собой тщательно расписанные масляной краской и исчерченные проволочной сетью прозрачные панели и как будто не содержит никаких загадок. Однако, если бы некий инженер попробовал воплотить изображенный аппарат в реальности, ему пришлось бы нелегко, потому что с технической точки зрения он абсурден, это как бы ученая версия популярных «заумных машин» Руба Голдберга. Сопровождающие работу заметки Дюшана, собранные в произвольном порядке в «Зеленой коробке», представляют собой самые непонятные «инструкции по сборке», какие только можно представить. Однако непонятность эта намеренная. Например, он пишет, что машина, изображенная на «Стекле», использует мифическое топливо его собственного изобретения – «Любовный бензин», который через «фильтры» попадает в «слабые цилиндры», запуская «мотор желания», – Генри Форд тут бы не разобрался. Однако «Большое стекло» – это метамашина, цель которой переместить машину из реального мира в параллельный мир аллегории. В верхней части «Стекла» вечно раздевается обнаженная Невеста, в нижней части – беспрестанно и усердно работают бедные маленькие Холостяки (изображенные как пустые пиджаки и униформы), выражая свое отчаяние девушке сверху. Это едкая пародия на вечно фиксированное желание, как его описал Китс в своей «Оде к греческой вазе»:

Влюбленный! Не упьешься негой ты,
Вотще стремишь к любимой страстный взгляд.
Но не умрет любовь твоя и впредь,
И не поблекнут милые черты[23]

.

Вообще говоря, «Большое стекло» – это аллегория мирской любви, кроме которой, как верно предсказал Марсель Дюшан, в XX веке никакой другой любви не останется. Ее главным текстом станет «Толкование сновидений» (1900) Зигмунда Фрейда: «Все сложные машины и аппараты в сновидениях большей частью половые органы, в изображении которых символика сновидения вообще чрезвычайно изобретательна». У Дюшана, однако, сложные мужские механизмы «Большого стекла» отнюдь не величавы. Холостяки – это просто униформы, будто бы марионетки. В записках Дюшан поясняет, что они пытаются донести до Невесты свое желание, совместными усилиями проворачивая мельницу для шоколада, которая производит воображаемое белесое вещество наподобие семени. Оно пролетает через кольца, но не может попасть на ту половину, где находится Невеста, из-за специально сделанной перегородки между двумя частями работы. Поэтому Невеста обречена вечно дразнить Холостяков, тогда как их удел – вечная мастурбация.

В каком-то смысле «Большое стекло» – это картина ада, причем конкретного модернистского ада одиночества и повторения того же самого. Но можно увидеть в нем и декларацию свободы – если вспомнить, насколько жестко табуирована была тема мастурбации в годы молодости Дюшана. При всех своих недостатках онанизм – это вид секса, не подконтрольный ни государству, ни родителям, освобождающий человека от необходимости быть благодарным кому-либо за доставленное удовольствие. Это был символ восстания против семьи и ее власти. Стерильность и бесплатность сделали онанизм символом авангарда, который все больше тяготел к нарциссизму. «Фригидные люди действительно добиваются успеха», – говорил Энди Уорхол, этот Дали 70-х. То же и с фригидным искусством. «Большое стекло» – это свободная машина или, по крайней мере, машина непослушная, но это также и печальная машина, свидетельство безразличия, а Дюшан знал толк в таком состоянии ума. Его собственное, тонко сбалансированное безразличие стало водоразделом между машинным веком и нашим. «Большому стеклу» было очень далеко до оптимистической веры в то, что искусство способно выразить жизнь во всем ее многообразии, а эту веру накануне Первой мировой войны разделяли многие великие – хоть и менее искушенные, чем Дюшан, – художники. Вот как Гертруда Стайн вспоминает свой первый полет на самолете: