Шоколадные деньги

Брайт-хаус – в двух минутах ходьбы от главных ворот. Я без труда его нахожу. Дом белый, двухэтажный, с черными ставнями. Входная дверь открыта и подперта камешком, чтобы не захлопнулась. Внутренняя дверь просто притворена. Я вхожу в гостиную, которая выглядит так, словно попала сюда из обветшалого пансионата: продавленные диваны, потертое ворсистое покрытие пола, телевизор. Посреди комнаты молодая женщина постукивает ручкой по картонке с защелкой – как вскоре выясняется, она ждет меня.

Мисс Максорен, чье право мной распоряжаться тоже прописано в пакете документов, карябает что-то на листке, закрепленном на картонке. С виду ей лет двадцать семь, у нее короткие русые волосы. Я вдруг сразу понимаю (по тому, как крепко она вцепилась в свою картонку?), что у нее никогда не будет детей. На ней юбка цвета хаки, сабо и тщательно отутюженная оксфордская рубашка в тонкую розовую полоску.

Я ожидаю от нее улыбки, но она решительно протягивает мне руку. Сухо, деловито.

– Ты приехала последней, Беттина.

Времени всего-то чуть больше трех. Я думала, на заезд у нас весь день.

– Извините, – мямлю я.

– Я мисс Максорен, глава Брайт-хауса. А еще я преподаю французский и тренирую женскую сборную по хоккею на траве.

Мне хочется проникнуться к ней симпатией, но никак не получается. Я догадываюсь, что французский мисс Максорен выучила в женском колледже средней руки и выпускной курс провела в каком-нибудь заштатном городишке вроде Ренна в Бретани. Готова поспорить, она со знанием эксперта способна лавировать в Мольере и Камю, но ни разу не потрудилась открыть «Пари-матч», мой любимый журнал. Знаю, Бэбс над ней посмеялась бы, и потому мне тоже хочется.

Мадам Кутю, одна из моих училок французского в Чикагской Начальной, носила блузки такие прозрачные, что видны были соски и веснушки на спине. Наш пятый класс это шокировало и смущало. Бэбс пришла в восторг. Теперь, став старше, я понимаю, что имела в виду Бэбс. Как можно быть хорошей преподавательницей французского, если сексапильности в тебе ни на грош?

– Вижу, ты из Чикаго, – говорит мисс Максорен.

Я была слишком занята критикой в ее адрес, чтобы заготовить какие-нибудь светские фразочки. Я улыбаюсь, но опять испытываю разочарование. Я никогда не знаю, что от меня ожидают, что положено говорить. Я не считаю, что я вообще откуда-то и уж точно, не из того места, где живет кто-то еще. Я из страны под названием Бэбс. Никак иначе не объяснишь. Я собираю волосы, которые отросли значительно ниже плеч, и завязываю на макушке узлом. Я киваю и говорю:

– Да, а вы откуда?

– Из Бангора, – отвечает она, но по ее отрывистому тону очевидно, что мне не полагается задавать ей вопросы личного характера. Она жестом указывает мне идти за ней наверх.

– Твоя соседка по комнате – ее зовут Холли – уже тут. Обед в шесть, а после, в восемь, у нас будет домовое собрание. У тебя еще останется время распаковать вещи.

Холли – это, насколько мне известно, Холли Комбс из Айова-сити. В моем пакете имелась каталожная карточка с этой скудной информацией о девочке, с которой мне предстоит жить в одной комнате ближайшие девять месяцев.

Миссис Максорен сообщает это через плечо, поднимаясь по лестнице. Ноги у нее совершенно гладкие, на них пленка старательно нанесенного лосьона. Готова поспорить, она бреет их точно по расписанию. Ни разу не порежется бритвой. Ей никогда не приходится бросаться за туалетной бумагой или пластырями, чтобы остановить кровь. Я с полгода пользуюсь все той же одноразовой бритвой, и она никогда не справляется со всеми волосками. Я просто не поспеваю за своим телом.

Вот мы и поднялись на площадку. Дверь в комнату с табличкой «1» над притолокой открыта. Внутри – мужчина в брюках цвета хаки и голубой рубашке поло. Наверное, это папа Холли. Он заворачивает винты на ножках кресла у письменного стола. Он крупный и почти лысый и основательно вспотел. Еще там женщина. Она стоит спиной к двери и вешает одежду в шкаф. Наверное, мама Холли. Она вешает платья к платьям, юбки к юбкам, чтобы Холли было легче находить вещи, когда будет одеваться каждый день. Она убирает в шкаф прозрачные коробки со свернутыми ремнями, носками, колготками и аксессуарами для волос. Я никогда не видела, чтобы пара трудилась бок о бок ради своего ребенка. Мама Холли приблизительно одного обхвата с папой Холли. У нее русые волосы до плеч, курчавые от перманента. Когда я подхожу к кровати, которая должна стать моей, она поворачивается. Кровать Холли она уже застелила. На покрывале красуется большой синий дельфин, на простынях – волны. (Позднее я узнаю, что дома Холли была звездой своей команды по плаванию.) На подушке сидит потрепанный плюшевый мишка в футболке с лозунгом «Вперед, Зоркие!»

На маме Холли розовый брючный костюм и белые кеды. И непрозрачная розовая помада, от которой она выглядит так, точно ела детские пастельные мелки.

– Беттина! – восклицает она так дружелюбно, что совершенно сбивает меня с толку.