Шоколадный папа

Она делает глубокий вдох, дети на площадке плывут в глазах. Чистые, простые линии, нарисованные Линой-Сагой, — тоже. Слезы подступают. Как сделать, чтобы Каспер снова хотел только ее? Если попросить его перестать говорить с Иреной, прекратить отношения с ней, будет еще хуже. Андреа станет хуже. Она слышит, как закрывается дверь на балкон. Слышит, как приближается Каспер, чувствует запах табака, бабочки бьются в истерике: «Не обернусь, не взгляну на него, не верить ответам, даже если я решусь задать вопрос». Плач из горла в живот — снова к горлу, вверх, — Андреа заталкивает его обратно, прижимает. Может быть, он уже решил ее оставить — тогда она заплачет, тогда будет причина, а пока — нет.

— Привет, — голос Каспера. Андреа прячет лицо в ладонях, в коленях. Хорошо. Пусть улыбается у нее за спиной сколько влезет.

— Привет, — бурчит Андреа. Внутри — землетрясение, почти извержение вулкана. Каспер рядом. Он так близко, а ей не хочется. Дыхание в затылок. И приговор:

— Прости.

Нелегко понять, искренни ли слова. Она тоже говорит «прости». Глухой звук из-под ладоней.

— Мне же нужно остерегаться таких треугольников, Эва-Бритт говорила, — бормочет она после тяжкого минутного молчания: немного психологии не повредит.

— По-моему, Эва-Бритт иногда несет чушь, — голос холодный, а она-то думала, что лед растаял. Сильнее прижимает ладони к лицу, к губам.

— Не говори так! — невнятно раздается из укрытия. — Мне, наверное, лучше знать, стоящие вещи говорит Эва-Бритт или нет.

— Конечно, прости. Просто мне кажется, что она не верит в нашу любовь.

Звук капели, Андреа слегка раздвигает ладони.

— Это неправда, — произносит она как можно мягче.

— Я просто говорю, что чувствую. Мне не нравится, что из-за нее ты остерегаешься того, чего тебе остерегаться не нужно.

— Еще как нужно! Ведь видно же: что-то не так, не так!

— Но ты же веришь? Веришь в нас? В то, что у нас все получится?

Конечно, нет. Ничего у нас не получится. Не выйдет. Ты слишком хорош для меня или слишком плох, но что-то произойдет. Как бы мы ни любили друг друга.

— Конечно. Конечно, верю. — Выдох, вдох, дыхание замирает.

— Вот и хорошо. Я тоже верю.

Каспер обнимает Андреа. Обнимает так, что спинка стула оказывается между ними. Она встает, по-прежнему не желая, чтобы он на нее смотрел. Она такая дура. Прячет глаза и губы, уткнувшись ему в грудь. Он обнимает, он произносит:

— Послушай, если тебе так тяжело… то я больше не буду общаться с Иреной.

Андреа поднимает голову и смотрит в лицо Касперу: взгляд его бегает туда-сюда. Разве так бывает? Непохоже. Это невозможно.

— Но ведь… не из-за меня? Не потому, что я такая… ужасная?

— Мне тоже нелегко, когда…

— Значит, я виновата!

Она беспомощно опускается. Слезы как йо-йо. Возьми себя в руки, Андреа!

— Никто не виноват, Андреа.

Горечь в голосе, правда? Андреа — помеха. Разрушительница. Радость невозможна: тут же прилетает Андреа, размахивая обожженными крыльями: чему ты радуешься? Меня же не было рядом. А я хочу быть твоей единственной радостью, понял? Прилетает, чтобы отравить все вокруг: боже, как просто, до смешного просто бросить Андреа!

«Есть и другая игра», — думает она в наступившей тишине. Игра эта заключается в том, чтобы как можно дольше не уходить. Что бы ни делал второй игрок, нужно выстоять. Основное правило: нужно внушить себе, что любишь его больше жизни — и уж точно больше самого себя. Может быть, это и не игра вовсе. Если бы это была игра, то в ней можно было бы смеяться, не так ли?

— Послушай, милая, — голос раскалывает тишину, гладит Андреа по щеке, — я не хочу общаться с Иреной, видя, как ты страдаешь. Она не так важна для меня. Ты важнее, — говорит он и целует Андреа. Она потирает руки за спиной у Каспера, бабочки танцуют прекрасный танец. Она победила, Ирена выбыла из игры. Как легко порой одержать победу, но радостных воплей не слышно. Губы заняты губами Каспера.

Папа, вернись домой и скажи, что я красивая (осень 1995)

Закрыв глаза руками, не достать ушей. Андреа хочется обхватить руками всю голову, скрыть то, чего не должно быть видно. Отныне руки будут стоять твердой и непоколебимой стеной вокруг Андреа, исторгающей слово за словом.

Закрыв глаза руками, ссутулив спину, Каспер, наверное, забрался с ногами на диван. А может быть, и вовсе не здесь. Не слышно дыхания — хотя он ведь не мог просто взять и уйти, когда Андреа плачет.

Она поднимает голову: он сидит на месте при свете телевизора. Звук приглушен, Каспер грызет ногти, которых нет.

Андреа говорит, что скучает по нему. Говорит, что ей не хватает Каспера, хотя в эту минуту он здесь, хотя он почти всегда с ней.

— Не понимаю тебя.

Оранжевый ковер, усыпанный хлебными крошками и кошачьей шерстью. Если бы не слезы, Андреа взялась бы за пылесос. Она ковыряет ворс.

— Мне кажется, что я — это не я. Даже когда ты рядом. Как будто я играю роль.