Шоколадный папа

Они говорят об Андреа, о ее болезни — настоящей болезни: красные глаза, пылающие щеки, горячий лоб. Некоторое время они продолжают эту тему, другие слова на ум не приходят. То и дело становится так тихо, что хочется закричать.

— А так все хорошо, — чересчур радостно сообщает она. Разве есть чему радоваться?

— Ну, продолжай в том же духе. — Карл снова откашливается, уже трезвее, дальше от нее, и Андреа не удержаться.

— Ну да, и тебе всего. Передавай привет.

В который раз телефонную трубку кладут на место, так и не сказав самого важного.

«Будем как звезды» давным-давно закончилась. Она видит, как Каспер с Йеппе сидят в прокуренном помещении. Видит, как какая-то модельно-худая девица подходит к ним и представляется Сингоаллой. Книга Виктора Рюдберга.[25] Итальянка. Легкий акцент, брюки на бедрах обнажают живот, черно-красная блуза на голое тело. Шпильки в черных локонах. Они поднимают бокалы, но Андреа не слышно, что они говорят. Темные очи Сингоаллы оценивающе, одобрительно смотрят на Каспера. Она принимает тебя таким, какой ты есть. Очень просто: она любит себя, это читается в ее движениях, в ее взгляде. Чтобы полюбить кого-то, нужно полюбить себя. Голос Эвы-Бритт эхом раздается в комнате: действительно, по-настоящему полюбить себя, чтобы действительно, по-настоящему полюбить другого. Что значит «действительно», «по-настоящему» — как определить? Я же люблю Каспера — значит, я уже люблю себя!

Андреа воображает, что Маддалена по-настоящему любит Карла. Маддалена сидит на террасе белокаменного дома на юге Италии и пьет вино. Она одна, взгляд устремлен к морю: может быть, она мечтает увидеть, как корабль Карла причаливает к берегу в заливе.

Упругие бедра, непослушные локоны. Она сидит в доме каменной кладки. Рисует большие, яркие картины, проголодавшись, готовит спагетти и соус, в котором много сливок, а на десерт — тирамису. Ей неплохо живется. Она жаждет любви.

Андреа тоже сидит в белом доме каменной кладки. Сидит в своей жизни, боясь упасть, и жаждет шоколада. Сидит-и-смотрит. Ты видел, что уже зима, Карл? Оторвав взгляд от телеэкрана, повернувшись к окну, Андреа видит окруженный все еще зеленым кустарником, почти невидимый в снежной темноте фонарь из снега.

Береги слезы

К некоторым вещам легко привыкнуть:

к телу рядом с тобой в двуспальной кровати,

к двуспальной кровати — общей и удивительно мягкой,

к завтраку, который больше не запрещен.

Так почему бы не наслаждаться этим, боже мой?

Потому что привыкаешь?

Потому что привыкаешь и к баночке с лекарствами, и к приступам паники, и даже к ревности.

«БЕРЕГИ СЛЕЗЫ», — говорит Лувиса, как только Андреа закрывает две кухонные двери. Лувиса вовсе не кричит, просто для Андреа эти слова звучат громко и сильно — она слышит их не в первый раз.

— Зачем? Почему мне нельзя плакать сейчас?

— Я имею в виду, что все образуется, ничего страшного не случилось.

— Страшное случается постоянно! Страшно уставать от себя самой, страшно ревновать, страшно, что он целыми днями лежит в постели, а потом пьет. Хорошо, пусть не страшно, но довольно опасно, так почему же мне нельзя плакать?

— Андреа, ты ни в чем не виновата — это Каспер прячется!

— А вдруг он прячется потому, что устает от меня?

— С чего ты взяла, что он устает от тебя?

Андреа кажется, что на этот вопрос она уже ответила, теперь ей хочется понять, почему она такая.

— А что было с тобой, когда Карл уезжал — разве ты не боялась, не беспокоилась?

— Мне нужно было заботиться о вас, — без промедления отвечает Лувиса. Похоже на отговорку.

— Но ты доверяла ему?

— Я была вынуждена доверять.

Андреа готовит завтрак. «Кофеварка должна быть голубой или оранжевой, а не белой», — думает она. Белый — скучный цвет. Чайник был бы золотистым. Утреннее солнце отражалось бы бликами, по-новому окрашивая пространство.

За окном зима, на карнизе воробей. У Марлона постукивают зубы — смешной звук. Знает, что не может поймать добычу, и все стучит зубами, а птица, увидев его, не знает, что между ними стекло, и в страхе улетает — а может быть, просто улетает. Андреа медленно пьет кофе. Вспоминает, как ей приходилось засовывать два пальца в рот после завтрака, и никто не слышал. А потом, в больнице, сидя на полу у кровати с полными карманами сыра и масла и собираясь все это проглотить, чтобы на минуту исчезнуть, — в такие минуты она хотела, чтобы кто-нибудь ворвался к ней в комнату со словами: «Что это ты тут делаешь?!»

Что это ты делаешь? Ответить нечего. Когда тебя разоблачили, когда лицо в масле и полный рот печенья, когда сидишь на корточках перед унитазом. Это необходимый позор.

Взгляд устремлен на легкий сыр. Как он надоел Андреа! Хочется просто есть, отрезая куски обычного вкусного сыра. Просто наслаждаться, и больше ничего. Никакого «после». Только СЕЙЧАС. Обычный сыр лежит на столе, дожидается Каспера. Лежит и манит. Андреа злится, стараясь не отрывать взгляда от легкого сыра. Думает о его достоинствах, каким бы безвкусным и пресным он ни был.