Шоколадный папа

Ей хочется, чтобы он смеялся вместе с ней: нужно лишь найти того, кто будет по-настоящему смеяться вместе с ней, кто будет по-настоящему любить ее, несмотря ни на что, и тогда Андреа по-настоящему забудет Каспера. Она снова выбегает на дорогу. Сигнал автомобиля — прочь в канаву!

— Андреа, осторожно!

Камера следит за тем, как Андреа выбирается из канавы: она такая милая и смешная, такая красивая, ее так легко любить — правда? Бешено бросается на шею Юнатану, чуть не сбивая его с ног.

— Слушай, Юнатан ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ! НЕУЖЕЛИ Я ТЕБЕ НЕ НРАВЛЮСЬ?

Песнь летучей мыши

И к тебе, и к нему,

И к соседу твоему

Мне идти, мне бежать,

Мне на месте не стоять.

Два бокала вина, три кружки пива и четыре глотка из фляжки незнакомого парня.

Юнатан танцует в стороне. Он ищет ее взглядом, но вряд ли найдет. Он двигается к ней в танце, Андреа ускользает. Зачем она ему? Большеглазый Юнатан с тонкими запястьями. Великий крошка Юнатан, желающий — но чего? В танцующей толпе Андреа разыскивает большие руки. Мужчина в белом — как и полагается, в белом костюме. Фортепианные пальцы тянут ее к себе. Впрочем, нет, она потянулась к нему первой. Увела его подальше от взгляда Юнатана, и теперь они стоят вдвоем за стенкой. Андреа собирается домой, но не одна.

* * *

Проснуться в десять, а свечи все еще горят. Голубой стеарин на желтой скатерти. Оплывшие голубые свечи. Андреа лежит, уткнувшись в диснеевскую идиллию, и пытается поймать воспоминания.

Она помнит, как зажгла свечи. Затем проснулась в одиннадцать часов, без одежды. Помнит, что здесь был Мужчина в белом. Не помнит, был ли он внутри у нее. Не помнит, как он ушел, но видит, что его нет. На простыни нет пятен. Ничем не пахнет.

Андреа задувает свечи, принимает две таблетки «Курадона», выпивает три больших стакана воды. Долго стоит под душем. Тщательно накладывает макияж. Убеждает себя, что ночью происходило нечто прекрасное. Что бы это ни было.

В поезде, на пути в город. Андреа и Юнатан встречаются у Торгового центра. Мужчина в белом сидит через три сиденья от Андреа. Они глупо поздоровались и быстро, бессмысленно обнялись на вокзале, словно ничего не произошло. Андреа прислушивалась к его словам, пытаясь обнаружить доказательства. В его взгляде читалось: «Ой». Или, наверное: «Ой, как неловко!» Пожалуй, если бы он побывал у нее внутри, это было бы заметно? Ведь что-то должно остаться в голосе, во взгляде, в объятиях? Она позвонила Юнатану и не заметила в его голосе ничего необычного. То, о чем ты не знаешь, не причиняет боли. Андреа впервые рассуждает так, и это похоже на ложь. Черная, скользкая, но волнующая ложь.

Наискосок от Андреа, опустив голову на мужское плечо, сидит молодая женщина. Она улыбается и щебечет, Андреа закрывает глаза, чтобы не видеть, и старается думать о том, о чем думать положено. О красивом. О вкусном. Тарелка клубники. Когда девочка Андреа со страхом вспоминала о школе, Лувиса предлагала ей подумать о клубнике, о летних каникулах, о сахаре и сливках. Клубнику из Южной Америки можно купить уже в феврале, она дорогая и водянистая. Шведская клубника еще не созрела. И Каспер еще не созрел. Он — сердитая спина, которая должна понять ценность жизни лицом к лицу. Андреа закрывает глаза, стараясь повернуть его к себе, поднимает его руки, но, как только ей удается ценой невероятных умственных усилий привести его в нужное положение, руки снова опускаются и он снова поворачивается спиной. Чуть ссутуленной спиной в серой куртке с капюшоном.

Юная влюбленная улыбается, глядя на своего принца. Он смеется.

— Над чем ты смеешься? — спрашивает она, краснея. Он не отвечает. — Надо мной? — У нее испуганный вид. Ей не больше семнадцати. Может быть, еще не потеряла невинность. Невинная. Без вины. Но все же стыдится.

Юнатан не обнимает Андреа. Не улыбается. Здоровается и идет в кафе, не спрашивая, как дела. Обычно он всегда спрашивает у нее, как дела.

Молча сидеть, чувствуя его гнев, уставившись в чашку кофе с молоком. Он ничего не спрашивает, но скорее всего знает. И Андреа тоже начинает сердиться: его злоба с шипением пузырится в стакане лимонада, а он делает вид, что все как обычно. Если бы он схватил Андреа за руку и сказал: «Ты делаешь мне больно!» Если бы у нее появился шанс сказать: «Прости!» или «Мне плевать!» Тогда можно было бы действительно уйти или действительно остаться. А сейчас они сидят, словно ничего не произошло, хотя на самом деле произошло очень многое: она, кажется, переспала с его другом — или не с другом, но все же с другим.

Хочется крикнуть: «Но ты же не любишь меня!» — хотя он ничего говорит.

— Я хочу уехать, — внезапно произносит он, склоняясь над пустым бокалом.

— Куда?

— Не хочу говорить об этом… Просто все утомило.

— И я тоже?

— Да, и ты тоже, Андреа.

* * *