Шоколадный папа

— Ты не передумал? — спрашивает она изрядно заплетающимся языком. Слышит, как он говорит важные вещи, но тут же забывает, что он сказал. — Напиши на бумаге, Каспер, — она тянется к блокноту, — напиши на бумаге все важные слова, чтобы я могла прочитать их завтра и не думала, что мне все приснилось. Напиши на бумаге, почему ты хочешь на мне жениться.

И Каспер пишет на бумаге: «Почему я хочу жениться на Андреа. Я влюбился в нее еще в больнице, я знаю, что всегда буду любить ее, что я хочу прожить жизнь с Андреа».

— Но почему со мной?

Он морщит лоб, хватает ее за нос и пишет: «Потому что ты — это ты. Андреа».

Часть вторая

Каспер и Андреа (ранняя весна 1995)

Прямоугольные дома-коробки, желтые и розовые. Они теснятся по соседству с большими и маленькими парками, детскими площадками, автостоянками, велосипедами, людьми, собаками, и в спальне одного из этих светло-желтых домов из-под одеяла торчат странного цвета волосы, собранные в хвостик. В гостиной той же квартиры, в том же самом доме — Андреа. Она ничего не делает, на ней длинная красная футболка с Микки-Маусом на животе. Она смотрит на подлокотник нового дивана из «Икеи», на дверь спальни, потом снова на подлокотник. Потом на крепко спящего Марлона: он всегда крепко спит после их ссор — ссор Каспера и Андреа.

«Единственное место на земле, где движение невозможно, — это любовь», — думает она. Любовь связывает по рукам и ногам. Можно убегать, можно драться, но от чувства влюбленности никуда не деться. От чувства связанности с другим.

Она сидит на новом голубом диване, и ей хочется грызть подлокотник. До свадьбы осталось всего несколько недель, и вот сегодня ночью кто-то из них вдруг решил отказаться — скорее всего Андреа. Что она сказала? Она не помнит, что-то вроде «ужас» или «а что если» — совершенно естественная реакция! Но Каспер повернулся к ней спиной и, возможно, заплакал. Нелегко слышать такие слова.

Во всяком случае, он рассердился. Сказал, что вот он и надоел ей, как вовремя! Но это же неправда.

Конечно, он рассердился, и его можно понять, хотя он никогда не становится таким, как Андреа: не повышает голоса и не впадает в истерику. Она же кричит, пока не наступает тишина, пока не приходит время ложиться спать. Но она не может уснуть, если он лежит спиной к ней. А вдруг они в ссоре, а вдруг он обижается? Андреа сидит на диване и ждет, когда подействуют утренние таблетки, когда проснется Каспер и снова станет ближе. Они снова встретятся, и все будет сиять и сверкать. Она так ждет этого: ждет, когда начнут действовать таблетки, когда страх в ее теле станет меньше и, возможно, покажется нелепым.

Она не в состоянии рассказать о своей жизни по порядку. Вот она на гравиевой дорожке, ведущей к летнему домику Дедушки-переплетчика далеко на севере, скачет туда-сюда в майке, на которой нарисован Бесхвостый Пелле, Майя и Пелле[13] в сердечке. Когда-нибудь и она будет сидеть вот так с кем-нибудь, обведенная сердечком. Андреа подбегает к коровам и поет: «Тра-ля-ля, тра-ля-ля, на дубу поет свинья!» Пусть скачет туда-сюда. Четко следовать хронологии — это не для нее. Ей, несмотря ни на что, в равной мере десять, семнадцать и сорок девять. По документам ей двадцать один, скоро двадцать два. «А мышата просто так на дворе жуют табак!» Все не так — разве это смешно? Она помнит — нет, неверно, этого она не помнит. Не помнит долгую дорогу в город Дедушки-переплетчика. Может быть, там все и началось. Сцена первая. Андреа царапает новую обивку, а Каспер спит: наверное, вообще не собирается вставать сегодня, не хочет видеть, как она боится свадьбы. Не лучшее начало дня.

— Боже мой, вы же еще такие молодые, — говорит Лувиса по телефону, когда Неугомонная Андреа звонит, терзаясь ночными сомнениями, перерастающими в панику, — зачем так спешить?

— Потому что неизвестно, что будет дальше, — отвечает Андреа и в то же мгновение ощущает блаженство во всем теле: «Собрил» растекается сначала по руке, которая держит трубку, потом поднимается к голове, мысли в которой становятся добрее, а потом опускается ко рту, который уверенно, спокойно произносит: — И я буду любить Каспера до конца своих дней.

— Откуда тебе знать?

— И правда, неоткуда, но я же могу надеяться и верить, разве не так? — Она думает о том, как, должно быть, страшно Лувисе. Ей приходится думать, что страшно именно Лувисе, а не ей. Что они не связаны. Иногда — например, сейчас — Андреа вынуждена напоминать себе, что Лувиса — один человек со своим собственным прошлым, а Андреа — другой, взрослый (да-да!) человек, жизнь которого почти не похожа на жизнь Лувисы. Ведь правда, Эва-Бритт?

— Конечно, несомненно, ты должна надеяться и верить, — отвечает Лувиса, и Андреа понимает, что нужно ухватиться за прекрасное здесь и сейчас. Кто знает, а вдруг завтра… вдруг он выйдет на улицу и больше не вернется?