Шоколадный папа

Каспер возвращается. А вдруг он пройдет мимо стола, за которым сидит Андреа, и выйдет вон? А вдруг ее не видно, вдруг ее на самом деле нет? Вдруг он, пока был в туалете, внезапно подумал: «Боже, что я делаю…»?

— Привет, — произносит он и садится напротив, словно они только что встретились (невозможно не улыбнуться), словно они готовятся узнать друг друга настолько, насколько вообще-то невозможно узнать другого человека.

Совсем недавно до смерти перепуганная Андреа открыла дверь, а там, в куртке с капюшоном и в джинсах, худой — почти такой же худой, как она, — Каспер: ссутулившись, берет ее за руку, как будто знакомясь. Его улыбка: мягкая, неподдельная. Так она и подумала: неподдельная! И что теперь так и будет, с сегодняшнего дня и навечно. «Мы должны быть абсолютно честны, Каспер. Тогда мы никогда не раним и не предадим друг друга». Но Андреа ничего не говорит. Во рту пустота и какая-то неприятная радость. «Вот он в моей комнате, чтобы хорошенько изучить меня, рассмотреть со всех сторон, исследовать. Разглядывает мои картины, мои пластинки, задает мне вопросы только для того, чтобы слышать мой голос — понравится ему или нет, и что я скажу, и красива ли я в его глазах?»

Она открыла бутылку, которую он принес с собой, и они быстро выпили из простых «икеевских» бокалов. Шампанское играло все сильнее. Желание. Желание повалить Каспера навзничь и тоже его исследовать. Это как павлиний танец перед спариванием — показать желанной свои изумительные разноцветные перья. Бутылка опустела, и надо двигаться дальше, пока все это (что — это?) не закончилось.

Его взгляд, его улыбка-узнавание. Ей хочется прикрыть свою ответную улыбку рукой. Потому что есть… как это называется… в воздухе… в атмосфере… в этом греческом ресторане (лучше бы он был итальянским, а она в чулках с подвязками и с дурными намерениями), в атмосфере (верное слово) есть нечто значительное, такое всеохватное, такое судьбоносное, но совсем не страшное. Дело, конечно, в вине. Они заказали еще бутылку.

— Я угощаю, — смеется Каспер, и они распахивают меню в коричневых кожаных обложках.

Передышка: выбирать блюдо, водить по строчкам опьяневшим пальцем. Мне можно есть что угодно! В радости, в свете его глаз — можно. Заказ: она не помнит, что выбрала, это неважно. Они здесь друг ради друга, чтобы видеть, как другой ест. Они поднимают бокалы, Каспер наклоняется — они будут целоваться?

— Андреа, — произносит он, — я должен кое в чем признаться.

Вид у него неожиданно серьезный. Она держит бокал за ножку.

— Я все это время любил тебя. С самой первой встречи.

Ей хочется крикнуть «Я ТОЖЕ», но у нее, кажется, нет голоса. Все так нереально, и губы словно слиплись.

— А Ребекка? — выдавливает она из себя, быстро запивая слова вином.

— Я надеялся, что смогу полюбить ее. Но не смог… перестать думать о тебе, и вот… — Он отнимает ее руку от ножки бокала. — Это и не выбор вовсе. — Взгляд вниз, взгляд вверх, на щеках красные пятна. Губы слегка дрожат, выговаривая: — Все это время я хотел только тебя.

Взрывы счастья — существуют ли они? Андреа кажется, что существуют, но только внутри. Внутренние взрывы — но ведь от счастья невозможно погибнуть? Она почти плачет от наполнившего ее тепла. Хочется ликовать — все это досталось ей! Никаких «тьфу-тьфу-тьфу». Никаких «пока». Ей достался Каспер (ведь так?) — наверное, она все сделала правильно. Она же достойна его, не так ли? Конечно. Она сидит здесь, он произнес эти слова, они выпили почти две бутылки и… дальше невозможно. Его взгляд, его рот…

Губы Андреа на губах Каспера — или наоборот. Осторожные языки. Господи, они же ждали этого! Поцелуй непостижимо прекрасен, и вот приносят еду, и они ненадолго прерываются, и совершенно не важно, что лежит на тарелке — все вкусно, у всего вкус Каспера, а для опьяненных и влюбленных нет границ. Только счастье. Только? Счастье?

* * *

Ну конечно же, оно есть — счастье. Оно есть в комнате Андреа: сначала дверь, на ней имя. Затем прихожая, в которой два глубоких шкафа (один для одежды, другой для пылесоса и прочего) и два входа: один на кухню, другой в гостиную-спальню. На кухне желтые стены и обычные вещи вроде холодильника, морозильной камеры, буфета и шкафчика с посудой. У окна стоит письменный стол, а за окном уже нет соседа с зеленой лампой: он переехал. По гравиевым дорожкам ходят разные люди, а на лужайке под балконами почти всегда пусто. В гостиной-спальне кровать за десять крон (на ней три матраса и множество разноцветных подушек), что-то вроде обеденного стола и четыре стула, два кресла в цветочек, мольберт, книжная полка, телевизор, а на стенах — картины Андреа. Картины ничего не изображают: это просто взрывы цвета, колышущиеся линии. Марлону больше всего нравится на кровати или в одном из шкафов. Андреа лучше всего за письменным столом или на полу в кухне, хотя теперь все иначе.