Шолох: Тень разрастается

В этом плане я могла дышать спокойно: прохожие не сильно реагировали на листовки с моей рожей и не спешили жадно всматриваться в лица пешеходов на предмет совпадения.

Куда больший ажиотаж у них вызывал плакат «Господа добровольцы!».

Маг и воин лыбились с каждого забора, и взгляды их были столь блеклыми и невыразительными, что я даже не знаю, кто в здравом уме захотел бы им уподобиться. Хотя 50 тысяч золотых — это, конечно, много…. Очень много. Очень-очень. Поэтому народ и кучковался, собираясь у листовок, будто на балаган: с семечками, орешками и раскладными стульями, чтобы засесть, как на набережной, и добрых три часа чесать языками.

— Кад, что, совсем никого из добровольцев не нашлось? — спросила я подругу. Мы неспешной рысью ехали на Суслике.

— Нет, — она помотала головой. Спина сидящей передо мной Кадии чуть согнулась, когда она тихо произнесла следующую фразу:

— Тинави, я думаю, Лиссай уже мертв. Прости, что говорю это.

Я не ответила, и она не настаивала, сочтя, что я скорблю.

Кадии не знала ни о битве в Святилище, ни о Звере. Карл ясно дал мне понять: богу — богово, отпусти и забудь, расслабься и живи своей жизнью. Так что в своих рассказах я ограничилась тем, что поведала, как мощный магический артефакт выкинул меня в Шэрхенмисте. Полуправда — моя невольная заклятая подруга в этом году.

Поэтому Кад, как и все в Шолохе, продолжала верить в официальную версию о провалившемся сквозь трещину принце…

Начался район Пятиречья, впереди замаячила роща ошши. Кадия спешилась, потрепала Суслика по морде и привязала кобылку к коренастому дубу на тройной булинь. Булинь — это самый крепкий узел в мире, чтобы вы понимали, — так что Кадия как следует предостереглась. Ибо идти с Сусликом сквозь владения крустов — себе дороже. Лешие начнут приставать, Суслик их мигом сожрет, аппетитно похрустывая, как сухариками, а нам потом выкатят штраф на кругленькую сумму. Или, если у крустов хороший омбудсмен в департаменте Шептунов, то и вовсе к исправительным работам приставят.

Я тоже спрыгнула с лошади и с опаской пощупала свой нос.

— Не трогай! — взвыла Кад.

Мой временный конспиративный нос был предметом ее гордости. И моей паники. Кадия вылепила мне его с помощью какой-то хитрой прозрачной жижи, которая хранилась у нее в дальнем углу комода в стеклянной банке с надписью «День Всех Святых». Видимо, это была гримировальная масса для осеннего маскарада.

Свежеприобретенный орган дыхания получился воистину монументальным. Даже Дахху, известный носатик, не мог похвастаться таким агрегатом. Нос выступал далеко вперед за пределы моего лица, а под конец задорно загибался вверх, как у потомственной феи из Равнинных Пустошей. Я беспокоилась, что во время ходьбы он будет слегка подскакивать, как это обыкновенно делают челки и косички. В этом смысле обошлось. Но, куда бы я ни смотрела, нос всегда попадал в поле моей видимости. Ужас.

Зато, снабдив меня носом, Кадия сочла работу по преображению законченной. Только еще на голову нацепила мне огромеееенную широкополую шляпу, украшенную цветами, муляжами фруктов и листами папоротника. Тоже, видимо, маскарадную. Тяжелую, с нарушенной балансировкой — приходилось передвигаться осторожно, как канатаходец.

— Если кто-то сможет разглядеть за ЭТИМ еще хоть что-то на твоем лице — лично расцелую, как самого внимательного в мире чувака, — пообещала она, приложив руку к сердцу.

Я отнюдь не была в восторге от таких комплиментов. Но приходилось терпеть. Безопасность превыше всего.

****

Дежурная медсестра подвела нас к палате Дахху. Дверь с надписью «Тишина!» располагалась в конце коридора на втором этаже южного флигеля, то есть максимально далеко от центральных операционных. Это был старый, плохо отремонтированный блок лазарета, и его белый цвет уже выцвел, серея на фоне молодых коллег.

— Почему вы поместили его сюда? Он же тяжело болен! Ему надо быть под круглосуточным присмотром лучших лекарей! — громко негодовала я, бросая на медсестру целую серию негодующих взглядов.

Носяра, кажется, породил во мне непривычную жажду скандалов.

— Это я попросила, — Кадия жестом остановила меня и протянула сестре звякнувший суконный мешочек. Та ничего не ответила, кивнула и ушла. Накрахмаленное платье похрустывало, отмечая ее путь по коридору.

— Но зачем?

— Мне так спокойнее.

Мы зашли внутрь, и все мои вопросы разрешились.

Кадия превратила палату в то, что ей никогда не разрешили бы устроить в центральном корпусе — ни за какие деньги. Я явственно представила себе голос главного лекаря: «Это лазарет, а не зоопарк, девочка! А ну выметайтесь отсюда, и больного своего тоже забирайте, пусть помрет без лечения, и вам будет стыдно!»

На меховой подстилке возле кровати Дахху лежал крупный белый волк. Снежок — питомец Смеющегося, который, вообще-то, должен был вырасти северной овчаркой, да вот только разводчик при продаже слукавил. Завидев нас, Снежок подскочил, совсем по-собачьи тявкнул, завертелся юлой и забил хвостом об пол, так быстро, что ударник с десятилетним стажем позавидовал бы.