Шолох: Тень разрастается

— Нет. Не знаю. Да.

— Тинави, — друг положил мне свои привычно холодные руки на плечи, — Все будет хорошо, перестань нервничать. Ты ведь даже с Сайнором справилась — после такого тюрьму точно переживешь. Никто не посмеет упечь тебя обратно в карцер.

Я тяжело сглотнула. Дахху, милый Дахху!

Формальности, связанные с досрочным временным освобождением Полыни («в целях консультации и помощи государству»), заняли часа полтора. Никто, ясное дело, не поверил мне, когда я начала нагло требовать выпустить Ловчего, пусть и по указу короля. Сотрудники писали во Дворец, Дворец отвечал — неспешно, якобы с достоинством, мы бесконечно спорили, торговались и ждали. Наконец, уже часов в одиннадцать вечера, мне разрешили пройти в камеру Ловчего. Меня сопровождал толстый охранник, страдающей одышкой, который собирался нацепить на ногу Полыни магический браслет для слежки за перемещениями Внемлющего.

Мы спускались бесконечно долго… Оказалось, казематы располагались на самых нижних уровнях. Идешь и идешь. Тишина постепенно побеждает жизнь, и вот уже никакой надежды не брезжит перед глазами. Лишь темнота, разрываемая слабым светом фонаря.

— Тут, — кивнул охранник, когда мы остановились у какого-то мрачного замызганного угла. Толстая деревянная дверь вела к бесконечности незваных продолжений…

Я кивнула. Сторож зажег фонарь поярче, доверительно передал его мне, а сам полез за ключами.

* * *

— Полынь?

Я, придерживаясь рукой за дверной косяк, аккуратно шагнула внутрь, буквально на полстопы. Острый запах прошлогодней соломы защекотал нос. Мне никто не ответил.

— Ты здесь? — уже куда более не уверенно спросила я.

— Да.

Темнота зашевелилась. Тихий голос, прозвучавший где-то в дальнем от меня углу, оборвался так же резко, как и возник. Стражник, оставшийся снаружи, зажег коридорные факелы, и пространство за моей спиной наполнилось ароматной желтизной живого огня.

Я сощурилась. Мне показалось, что едва различимая тень, укутанная длинными черными волосами с вплетенными колокольчиками, поднялась с пола, шагнула мне навстречу, и снова замерла, не выходя на опрокинутый прямоугольник дрожащего света, приклеившийся к дверному проему. Я переминалась на этом прямоугольнике с ноги на ногу, и фонарь, качаясь, тревожно поскрипывал в моей трясущейся руке.

Полынь меня видел. Я его — нет.

Я судорожно вздохнула, натянула самую радостную из своих улыбок и подняла светильник выше, к самому лицу, давая Внемлющему еще большую фору в наших неравных гляделках. Мне некстати вспомнилось, как давний друг Кадии, цирковой дрессировщик, рассказывал о сложности первого контакта с дикими зверьми. Каким надо быть осторожным — и обязательно честным.

Моя фальшивая улыбка тотчас сползла, сменившись куда более привычным выражением глубокой озабоченности и легкой неврастении.

— Полынь, тебя временно выпускают — для помощи в одном деле.

— Интересно. И зачем это я понадобился? — спросила темнота не очень-то дружелюбно.

— Нужны твои умения Ходящего.

— Хм. Значит, живым из передряги не выбраться, раз зовут именно меня? — метко предположил он и, кажется, сделал еще шажок вперед, — Не помню за собой какой-либо другой уникальности — с точки зрения Сайнора — кроме той, что меня не жалко пустить в расход.

— Ну, я оцениваю наши шансы весьма оптимистично, — пожала плечами я и чуть не выронила прахов фонарь, когда Полынь одним быстрым прыжком оказался рядом со мной:

— Что значит «наши»?

Я ахнула, наконец-то разглядев его.

Руки и ноги Ловчего были закованы в кандалы. На шее — широкая скоба, похожая на защитный обруч игроков в тринап. Кожа вокруг всех этих железяк покрылась пузырями, как от ожогов, и была до крови расчесана. Полынь походил на жертву войны — со всеми его бескомпромиссно торчащими из-под тюремной робы костями. Если мне казалось, что это я похудела за неделю на побережье, то нет! Однозначно нет. Черты лица кураторы стали еще острее, чем раньше. Об нос можно было — честное слово — уколоться.

Руки и плечи Внемлющего багровели порезами и кровоподтеками, видимыми даже поверх многочисленных татуировок. Знак Ловчего на левом предплечье и Глазница на правом не светились. Значит, оковы антимагические.

Пока я оторопела пялилась на эти немудреные свидетельства то ли пыток, то настигшего Ловчего безумия (пытался самоубиться от тоски?), Полынь с интересом обогнул меня и выглянул из камеры, насколько позволяла длина натянутых цепей.

— Ты вообще как? — жалобно протянула я.

Ловчий, удовлетворившись открывшимся ему видом коридора и толстого, напряженного тюремщика, обернулся и, увидев мою перепуганную рожу, ободряюще подмигнул:

— Терпимо!

Его черные глаза на осунувшемся лице казались огромными, как созвездия южного креста. Взгляд у Полыни был все такой же спокойный, как и обычно, слегка отстраненный. Ловчий пах мокрой землей и сыростью, как месячный давности номер «Вострушки», посвященный голоду в южных странах.

Я спохватилась, достала из кармана плаща заранее припасенные коричные крендельки и протянула Полыни:

— Хочешь? Это из той кофейни на Министерской площади, ну, где ты кофе обычно берешь.