Шолохов: эстетика и мировоззрение

Несмотря на многие фактические неточности, эмоциональную гиперболизацию ужасов прошлой истории, тон был задан, вопрос был поставлен, и на него надо было отвечать. Первым сделал это «русский гений» – А. Пушкин. В письме к Чаадаеву от 19 октября 1836 года он писал: «Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в сегодняшнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя я лично привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал» [1, 875].

Как мы отметили выше, позиция Пушкина, не прямо, но косвенно, подвергается определенной ревизии в некоторых либеральных концепциях позапрошлого и прошлого веков. Сосредоточение в этих концепциях внимания на отрицательных моментах в развитии России представляется их авторам залогом объективного анализа проблем будущей жизни страны. Однако, как правило, данный подход фокусируется на развитии и движении индивидуализированного сознания и совершенно игнорирует то, что можно было бы обозначить, как народная жизнь. И любопытно, что крупнейшие художники эпохи – особенно это выпукло видно на примере девятнадцатого века – как раз искали путей к проникновению в эту тайну жизни большинства этноса. Пушкин, Толстой, Достоевский, Блок – вот неполный, конечно, ряд русских писателей, думавших подобным образом.

Логика развития культуры и самой истории подсказывает, что художник, сосредоточивший внимание на ключевых, центральных проблемам бытия своего народа, проецируя свое творчество на ценности и идеалы, выработанные народом в его многотрудной и многострадальной истории, может познать действительные закономерности движения «крота истории» по подземным коридорам.

Сегодня тем более полезно обернуться на вековой опыт исторической жизни народа, чтобы понять, с чем и куда необходимо идти в завтра, какие духовные начала не подлежат уценке и списанию в любых обстоятельствах социального прогресса. Ведь, именно подспудная, неуклонная поверка мужицкой правдой, народным идеалом всего того, что создавалось в русской литературе в позапрошлом веке, предопределила как ее всемирную славу, так и основные линии развития мощных культурных движений в прошлом веке, независимо от результатов и его итогов в социальном смысле.

Вместе с тем, как писал А. Блок, – «Нельзя оскорблять никакой народ приспособлением, популяризацией. Вульгаризация не есть демократизация. Со временем Народ (так у А. Блока – Е. К.) все оценит и произнесет свой суд, жестокий и холодный, над всеми, кто считал его ниже себя, кто не только из личной корысти, но и из своего… интеллигентского недомыслия хотел к нему «спуститься». Народ – наверху; кто спускается, тот проваливается» [4, 277]. Великий русский поэт, остро чувствовавший перемену в положении народа на рубеже двух эпох русской истории, пророчески указал не только на современные ему, но и будущие попытки решения «сверху» проблемы народности в искусстве.

Надо сказать, что каждый из больших русских писателей решал для себя «проблему народа», мыслил о ней. Часто на месте народа оказывался (в философских и художественных построениях) не реальный русский мужик, а вымышленная фигура. Об этом проницательно замечал Ф. Достоевский, впрочем, подчас преувеличенно подчеркивая религиозное значение русского народа для всего человечества. Многие из «наших умников», – писал Достоевский, – любят не сам народ русский, и будут «любить его лишь таким, каким бы желал его видеть и каким себе напредставит его. А так как народ никогда таким не сделается, каким бы его хотели видеть наши умники, а останется самим собою, то и предвидится в будущем неминуемое и опасное столкновение» [5, 19].

Что эта коллизия существовала в действительности, подтверждается высказыванием Толстого в одном из его писем буквально через несколько месяцев после смерти Достоевского. Толстой безапелляционно разводит истинную христианскую доктрину и мнение народное: «В последних статьях вы судите (речь идет о Н. Страхове – Е. К.) с высоты христианской и тут народ ни при чем. И эта одна точка зрения, с которой можно судить. Народ ни при чем. Сошелся этот какой-то народ с той точкой зрения, которую я считаю истинной, тем лучше; не сошелся, – тем хуже для народа» [6, 892].