Шолохов. Незаконный

В Букановской, чтоб спокойно работать, он снова снял летнюю пристройку у кузнеца Долгова. Тесть, разглядывая очередную, привезённую из Москвы стопку газет и журналов с рассказами зятя, заметно потеплел.

– Ты не иначе как Пушкиным сделаться хочешь? – не без казацкой иронии выспрашивал Пётр Громославский за обедом.

– Может, и так, – спокойно отвечал Шолохов.

Благодарил за угощение – и к себе.

Многое уже было собрано для книги, но завязки не хватало.

Накидав ещё главу, другую – возвращался к рассказам.

– Аксинья – это вы? – годы спустя не раз и не два будут спрашивать у Марии Петровны.

Она отвечала:

– Аксиний ведь много, знают их в хуторах. Не я. Но, когда молодая была, колечки волос на шее – помните? Завитки – как у меня.

Завитки уже были, запах был, очарование, голос – а судьба не находилась.

И однажды Шолохов совершит немыслимое.

Прежде никто из русских классиков не решался на то, чтоб взять на растопку женского образа – материнскую судьбу. Шолохов сделает это. Возьмёт за основу страстного женского характера – не жену, не иных своих подруг, не соседских баб – а мать. Со всей кромешной путаницей её мужчин, страстей, похороненных детей, и вместе с тем – с её стойкостью, верностью, женственностью.

День, когда Шолохов поймёт, что иного выбора нет, – и материнской судьбой сцепит, соединит воедино все кровавые распри минувших лет, – мы не знаем. Но этот день был.

Возможно, поначалу он сам удивился и даже напугался: разве можно так? А что сказал бы отец? А как сама мать посмотрит? Но, прожив с этой мыслью день, или неделю, или месяц, осознает: он прав. Мать всё поймёт. Потому что за каждой строкой, написанной сыном, будет только любовь.

Именно материнский образ, положенный в основание романа, и стал, кажется, залогом того воистину христианского мирооправдания и человекопонимания, явленного Шолоховым. Потому что перед матерью оступиться было нельзя.

Много позже, когда режиссёр Сергей Герасимов снимал «Тихий Дон», местные жители нашептали Элине Быстрицкой, игравшей Аксинью: твоя героиня наверняка ещё жива, спроси у Шолохова, он скажет, что это за баба-то.

Она и спросила.

Шолохов полюбовался на красавицу-актрису. Вообразим себе монолог, какой он мог бы произнести:

– В общем так, дочка, смотри, до того как меня родить, мать моя, Анастасия Даниловна, сошлась с молодым барином, наподобие Листницкого в романе, в той усадьбе, под названием Ясеновка, где служила в холопках, – хотя и с отцом она зналась уже. Забеременела от барина, и её поскорей выдали замуж за старого атаманца Степана. Атаманец её бил, наподобие как бил Степан Астахов Аксинью. И она, похоронив ребёнка, сбежала от него обратно в Ясеновку, в помещичий дом… Казачку, сбежавшую от мужа, я описал потом в рассказе «Двухмужняя» – это как бы мосток от образа матери к образу Аксиньи. Они обе в этом рассказе смыкаются, соединяются, две эти беспутные судьбы – Аксиньи и Анастасии Даниловны. Заметь ещё: Аксинья просит после измены прощения у Григория на развилке Чукаринской и Кружилинской дорог, «возле бурой степной часовни». Это, дочка, как раз неподалёку от Ясеновки, где всё с моей матерью и приключилось. Поехали, свожу тебя туда, я там иногда бываю. Присяду у часовенки, выкурю трубочку – и дальше еду. Одному Господу Богу я намекнул с этой часовенкой на подоплёку судьбы Аксиньи – никто больше не знает. Он и ты ещё теперь…

Наконец Шолохов сказал:

– Глупенькая! Я выдумал Аксинью.

* * *

Первое название романа было «Донщина».

Начав осмыслять Корниловский мятеж и метания казачества в 1917 году, Шолохов неизбежно подходил к фигуре Подтёлкова, а оттуда прямая дорога лежала к Вёшенскому восстанию.

Ещё в 1920-е на встречах с читателями Шолохов рассказывал: поначалу он думал, что это будут две разные книги – роман про Корнилова и повесть про Подтёлкова. В июле он съездил в хутор Пономарёв, где казнили Подтёлкова, Кривошлыкова и весь их отряд. Пономарёв располагался в сорока километрах к югу от Каргинской. Снял там комнатку и начал собирать материал. Переговорил со множеством людей. В очередной раз казаки безбоязненно шли на разговор, открывая такие подробности, о которых лет десять спустя уже смолчали бы.

Заехав в Букановскую, на второй неделе августа, через Михайловку, Шолохов вернулся в Москву. Снова поселившись у Кудашёва, сдал в печать второй сборник рассказов – «Лазоревая степь». Издательство «Новая Москва», тираж – 5000. В сборник изначально вошло 11 вещей: «Лазоревая степь», «Чужая кровь», «Нахалёнок», «Смертный враг», «Калоши», «Путь-дороженька», «Продкомиссар», «Илюха», «Кривая стёжка», «Чревоточина», «Семейный человек». Уже шла вёрстка, когда Шолохов добавил в книжку ещё один, с пылу с жару готовый рассказ – «Батраки».