Шолохов. Незаконный

И далее добивает описывая глаза. «На первый взгляд не было в них ничего необычного, но, присмотревшись, Григорий почти ощутил их свинцовую тяжесть. Меленькие, похожие на картечь, они светлели из узких прорезей, как из бойниц, приземляли встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжёлым мертвячьим упорством».

«Подтёлков почти не мигал, – разговаривая, он упирал в собеседника свой невесёлый взгляд, говорил, переводя глаза с предмета на предмет, причём куценькие обожжённые солнцем ресницы его всё время были приспущены и недвижны».

Перед нами инфернальный персонаж, очередной упырь: он не мигает, у него «мертвячье упорство» в глазах.

В поздних переизданиях определение «мертвячье» было снято – видимо, цензоры уговорили: Михаил Александрович, именем Подтёлкова названы колхзозы, улицы, учреждения, а вы о нём так…

Подтёлков в романе устраивает самосуд над одним из первых героев белого сопротивления полковником Василием Чернецовым и его подчинёнными.

«– Придётся тебе… ты знаешь? – резко поднял Чернецов голос.

Слова эти были услышаны и пленными офицерами, и конвоем, и штабными.

– Но-о-о-о… – как задушенный, захрипел Подтёлков, кидая руку на эфес шашки.

Сразу стало тихо. Отчётливо заскрипел снег под сапогами Минаева, Кривошлыкова и ещё нескольких человек, кинувшихся к Подтёлкову. Но он опередил их; всем корпусом поворачиваясь вправо, приседая, вырвал из ножен шашку и, выпадом рванувшись вперёд, со страшной силой рубнул Чернецова по голове.

Григорий видел, как Чернецов, дрогнув, поднял над головой левую руку, успел заслониться от удара; видел, как углом сломалась перерубленная кисть и шашка беззвучно обрушилась на откинутую голову Чернецова. Сначала свалилась папаха, а потом, будто переломленный в стебле колос, медленно падал Чернецов, со странно перекосившимся ртом и мучительно зажмуренными, сморщенными, как от молнии, глазами.

Подтёлков рубнул его ещё раз, отошёл постаревшей грузной походкой, на ходу вытирая покатые долы шашки, червоневшие кровью».

Как это невероятно метко схвачено: идёт «постаревшей грузной походкой» после убийства!

«Ткнувшись о тачанку, он повернулся к конвойным, закричал выдохшимся, лающим голосом:

– Руби-и-и их… такую мать!! Всех!.. Нету пленных… в кровину, в сердце!»

В зверской казни той участвуют… казаки-атаманцы, убивающие вместе с Подтёлковым пленных. Шолохов отдельно и вполне осознанно это прописывает: «Курчавый юнкер чуть не прорвался через цепь – его настиг и ударом в затылок убил какой-то атаманец. Этот же атаманец вогнал пулю промеж лопаток сотнику, бежавшему в раскрылатившейся от ветра шинели. Сотник присел и до тех пор скрёб пальцами грудь, пока не умер».

Как же он ненавидел Степана Кузнецова!..

* * *

К той осени относится наиважнейшее на всю жизнь Шолохова знакомство.

С 1926 года заведующей отделом издательства «Московский рабочий» трудилась Евгения Григорьевна Левицкая, урождённая Френкель. Родилась она 25 января 1880 года в Черниговской губернии, член РСДРП(б) с 1903-го, муж её, польский дворянин, чью фамилию она носила, тоже был революционером. Левицкая была своей в революционных кругах, лично знала брата Ленина Дмитрия Ульянова, заведовала подпольной типографией, шифровала послания и статьи, направляемые в газету «Искра» и Ленину лично. В 1905-м была арестована и отправлена вместе с мужем в ссылку в Пермскую губернию.

Осенью 1927-го ей было 47 лет.

Гранки «Тихого Дона» ей дала посмотреть «в порядке дружеской нагрузки» руководитель сектора худлита издательства «Московский рабочий» Аня Грудская. Левицкая, взявшись за роман, не смогла уснуть до утра. Написала потом: «Всё было неожиданно, необыкновенно». Какие сильнейшие эмоции стоят за этими простыми словами!

Конечно же, возникло желание увидеть, узнать автора.

Вскоре, как раз вместе с Грудской, он и появился. Невероятно красивый! В кожаной куртке и кубанке, недавних обновах, в которых Шолохов в те же дни сделает едва ли не самую лучшую свою фотографию. Только в первую минуту показался совсем невысоким. Но когда заговорил, когда закурил свою трубку, глядя всё понимающими, улыбающимися глазами – будто бы сразу вырос.

Стоит представить себе Шолохова в ту осень: в самом размахе сил, загоревший после вёшенского лета, дерзкий, очаровательный – с искрами вдруг расцветшей гениальности в ясных глазах.

И совсем ещё молодой.

Левицкая призналась:

– Вот не ожидала. Я думала, вы взрослый.

Он засмеялся:

– А я какой?

– А вы ровесник моего младшего сына.

На самом деле сын её – горячий подросток, убеждённый молодой комсомолец, – был на два года моложе Шолохова. Наверное, она это нарочно сказала, чтоб определить дистанцию между ним и собою.

Левицкая, да поймут нас правильно, сразу влюбилась в Шолохова: в прозу, в дар, в человека – самой высокой человеческой любовью. Безоговорочно честный и последовательный человек, в известном смысле образчик эпохи, Евгения Григорьевна надолго станет своеобразной хранительницей, советчицей и помощницей Шолохова.