Шолохов. Незаконный

Шолоховский парадокс состоял в том, что он, по меркам тех лет, должен был восприниматься в качестве «попутчика». Однако он изначально выбрал себе самую что ни есть левацкую компанию. Если б Шолохов опубликовал свой роман в журнале «Красная новь», где закрепились «попутчики» и крестьянские поэты, с него сразу пролетарский критический спрос был бы втрое жёстче. Но заход через «Октябрь», с предварительной рекламой в «Правде», на какое-то время сбил пролетарским ортодоксам прицел. На левом фланге, в редакционном портфеле «Октября» не было сильных прозаиков, способных составить конкуренцию матёрым «попутчикам» – Алексею Толстому, Леониду Леонову или Всеволоду Иванову. Шолохов стал козырем «Октября».

Литература во второй половина 1920-х твёрдо воспринималась как часть политики – причём в куда большей степени, чем кинематограф или театр. С основными литературными новинками в обязательном порядке знакомилось всё партийное руководство. На какое-то время Шолохов угодил в зазор: патентованные литературные «пролетарии» – к пролетариату, впрочем, как правило, не имевшие никакого отношения, – видели в нём своего. Шолохов был им нужен – он усиливал их политический вес. Власть же в лице Луначарского (но не только его), занимавшая, как правило, куда более консервативные позиции, чем ортодоксы, радовалась шолоховскому явлению в силу сложившихся ещё в конце XIX века эстетических предпочтений. В их представлении Шолохов был идеальным образцом новой литературы: «классический», но «про классовую борьбу».

В итоге стало ясно, что до сих пор, за 12 лет существования Советской власти, столь обескураживающего успеха не имел никто из русских писателей.

Что-то нравилось одной литературной группировке, что-то прославляла другая. Кого-то принимала партийная критика, кого-то – интеллигенция «из бывших». Но чтобы писатель разом стал своим и для наркомов, и для рабочих, и для казаков, и для столичной публики, и для левацкой критики – такое случилось впервые.

Шолоховское признание можно было бы отчасти сравнить со статусом Есенина в последние два года его жизни, но всё-таки в поэзии подобные тиражи даже не предполагаются. За год с романом Шолохова ознакомился как минимум миллион жителей Страны Советов. И все понимали, что это лишь первый миллион.

Ещё позавчера Шолохов был почти неотличим от молодых комсомольских писателей, занимая своё место в одном ряду с Василием Кудашёвым, Марком Колосовым или Георгием Шубиным. Теперь от его вертикального взлёта перехватило дыхание: бывает же!

К тому же посмотрите, как этот юный и зелёный гнёт свою линию: уже третья книга началась, а он Григория своего так и не привёл к большевикам! Кто ему право дал? Каким образом этот хват всех обхитрил и в дамки угодил?

Впервые будто бы лёгкая тень промелькнула во всё той же ростовской газете «Молот».

В номере от 11 декабря 1928 года за подписью Ю. Юзовского был опубликован вполне себе комплиментарный отчёт о литературном вечере Шолохова. Рецензия, где «Тихий Дон» был назван «грандиозной эпопеей» завершалась риторической фразой: «И такой размах – в 23 шолоховских года!?»

На самом деле автора звали Иосиф Ильич Бурштейн. Родился он в 1902 году в Варшаве, находившейся в составе Российской империи. В 1919 году приехал в Ростов-на-Дону. Выступал в печати как театральный критик, хотя такое событие, как приезд знаменитых литераторов упустить не мог. Ничего плохого он, скорее всего, не хотел сказать. Однако поставленный вопрос вполне мог попасться на глаза критически настроенному человеку и зацепить, как репейник: «Нет, ну а действительно, как так?»

* * *

Первые слухи появились зимой 1929-го.

Поначалу говорили так: Шолохов не тот, за кого себя выдаёт. Слишком серьёзное знание фактуры давало возможность предположить, что он – бывший белогвардеец.

Скоро появились подробности: он – подъесаул Донской армии и работал в контрразведке.

Из этого предположения вырастет позже версия о том, что Шолохов уменьшил свой возраст на несколько лет: чтоб избегнуть даже предположений об его участии в Гражданской войне.

Уже эта версия заводила Шолохова в известный тупик. Возраст свой доказать он мог, но объяснить откуда ему известны многочисленные подробности, было уже сложней. Ему неизбежно пришлось бы так или иначе указывать на свои источники.

– Аникушка? Это ж наш каргинский сосед Аникей Андриянович Антипов, 1888 года рождения. Братья Шамили? Да там же проживают, в Каргинской, на соседней улице…

– Ах, они там проживают, Михаил Александрович? А давайте-ка их сопроводим в ГПУ на разговор?

И вот Аникушка и оставшиеся в живых Шамили отправляются вслед за Харлампием Ермаковым.

Судьба иных персонажей Шолохову была просто неизвестна. Одни умерли, другие оказались в эмиграции, а третьи могли жить в соседнем хуторе и не догадываться о том, что их описали в книге.