Шолом-Алейхем

М естечко Барановичи в западной Беларуси. Местные энтузиасты наконец-то получили от губернатора разрешение на организацию общества еврейской литературы и искусства, и 27 июля 1908 года на его торжественном открытии в городском летнем театре выступает Шолом-Алейхем. Выступает по-русски – губернатор запретил вступительную речь на еврейском, – а затем читает (уже по-еврейски) свои «Гимназию», «Меламеда Фишла», «Мы едем в Америку» (главку из «Мальчика Мотла»). Разумеется, публика в восторге; когда он выходит из театра, кричат: «Да здравствует Шолом-Алейхем! Да здравствует еврейский народный писатель!»

Его уговаривают, и он соглашается остаться в Барановичах ещё на день, ещё на одно выступление, – а останется на два месяца, прикованный к постели. Ещё в театре он почувствовал себя неважно, но на адреналине дочитал до конца, а вечером в гостинице – температура и пошла горлом кровь. Местные врачи поставили диагноз: сильное переутомление, острый туберкулёз лёгких.

Весть быстро разнеслась по близлежащим местечкам, потом – по всей «черте» и по всему миру. Из Минска и Вильно были приглашены лучшие врачи, отовсюду летели телеграммы и письма со словами поддержки, поступали деньги от культурных обществ и ремесленных цехов: от белостокских ткачей, кожевников Сморгони, от рабочих и учителей Волоковиска и Слонима, Лодзи и Свислочи. А «<…> религиозные евреи прибегли к древним “испытанным” средствам: читали псалмы, молитвенно просили Бога восстановить здоровье любимого писателя, обращались к усопшим праведникам быть заступниками пред престолом божьим и т. д. В местечке Ляховичи местные евреи нарекли его ещё одним именем – Хаим, то есть жизнь. <…> Многие пассажиры проездом задерживались на некоторое время в Барановичах, чтобы узнать о самочувствии Шолом-Алейхема… Состоянием больного интересовались и неевреи. Так, оберкондуктор Антон Степанович Лебедев не пропускал случая, чтобы узнать, как протекает болезнь Шолом-Алейхема. На своей железнодорожной линии он сообщал пассажирам: “Хороший писатель господин Шолом-Алейхем тяжело болен”. Когда Шолом-Алейхему стало лучше, Лебедев говорил: “Уже выздоровел великий человек Шолом-Алейхем”. А другой кондуктор передал по линии: “Еврейский пересмешник, великий писатель Шолом-Алейхем уже выздоровел…”» [95]

Однако до выздоровления было ещё далеко. Врачи настоятельно рекомендовали Ольге Михайловне увезти больного на тёплые воды в Италию, и Рабиновичи уезжают в Нерви – маленький курортный городок на Средиземном море, под Генуей.

Врачи говорят: полный покой, солнечные ванны, строгая диета, писать нельзя. За диетой, как и всем остальным, следит Биба (домашнее прозвище Ольги Михайловны): «Бог создал жену, чтобы морочить нам голову бифтексами, молоком и яйцами, причём только сырыми и во множестве. Гулять она велит по берегу моря и на солнце, а солнце здесь, Розет, не то, которое светит притворно, греет холодной усмешкой, а настоящее солнце, сияющее светом первых семи дней творения. Оно ласкает и греет, как мать, а воздух, друг Розет, струится сюда прямо из рая» [96] . Всё бы ничего, если б не запрет писать. И Шолом-Алейхем как может исхитряется, чтобы его обойти: «<…> мне строго воспрещено писать, а лишь 2 ½ часа в день мне дано право диктовать (во время прогулки на берегу моря под палящими лучами южного солнца). Положим, что я краду у них ещё часика 3–4 на работу» [97] .

И ладно бы, но нет новых текстов – нет денег, а «<…> моему бренному телу необходимо проваляться не меньше года у моря, в жилище, полном света и воздуха, а такое жилище обходится в 1500–1800 франков в сезон (600–700 русских целковых). А поскольку такие деньги мне и во сне не снились, то дело плохо. Здесь обычай: деньги на бочку!» [98]

Ольга Михайловна открывает в Нерви зубоврачебный кабинет, но и этих денег не хватает.