«Господа судьи и господа присяжные заседатели! Подсудимый, сидящий перед нами, – не вор, не злодей, не мошенник. Он не совершил никакого уголовного преступления. Он никого не оскорбил, ни у кого ничего не отнял, никого по миру не пустил, – и всё же он сидит у нас на скамье подсудимых, как настоящий преступник, как подсудимый. Что же это значит? В чём его особенность? По-моему, господа присяжные заседатели, он более преступен, чем вор, злодей, душегуб. Этот злодей не вышел убивать людей на большой дороге со шпагой, или копьём, или с обухом в руках, – нет! Он всего лишь выступил против невинной еврейской литературы и, изуродовав народный язык, испортил вкус публики, совратил множество простых читателей, которые без критики не умеют отличить хорошее от плохого, блуждают в темноте и поэтому не понимают разницы между произведениями Абрамовича и мусором, какой им подносят сочинители, вроде подсудимого Шомера.
Обмануть человека, отнять у него деньги, убить, зарезать, по-моему, менее преступно, чем обмануть целый народ, зарезать целую литературу, испортить вкус тысяч читателей, ибо в первом случае страдает коллектив, множество, вся народная масса.
Поглядите-ка, до чего этот романодел довел нас! Посмотрите, до чего он извратил чувства и испортил вкус массового читателя. Любой ремесленник, любая женщина, любая девушка так напичканы сумасбродными небылицами, что они, эти читатели, уже не способны взять в руки путную, поучительную книгу, а только “сверхзанимательные” романы Шомера! А в них описывается много сложных, запутанных интриг, трогательных и душещипательных сцен: в них воруют и разбойничают среди бела дня, выкапывают мертвецов из могил, дерутся и убивают из-за прекрасной брюнетки или красивого блондина. Есть и другие подобные дикие выдумки, заимствованные из разных пустых русских, немецких или французских романов» [58] .
Казалось бы, Давид и Голиаф: кто такой Шолом-Алейхем, только-только начавший печататься, – и кто такой Шомер с его тиражами, сотней романов и славой первого еврейского писателя; но – невероятно – Шолом-Алейхему удалось. Сила смеха: язвительный и саркастичный памфлет заставил простого читателя увидеть шомеровские романы его, Шолом-Алейхема, глазами – и устыдиться. Или ужаснуться. «Читатели восторженно приняли “Суд над Шомером”, – напишет в своих воспоминаниях о Шолом-Алейхеме его друг Мордехай Спектор. – Многие из них стыдились признаться, что когда-то читали Шомера. Книжки его редко стали появляться на книжном рынке» [59] .
На следующий год, в 1889-м, Шомер уехал в Америку. Первый в истории человечества бой высокой литературы с массовой выиграла литература высокая.
Отрицая – утверждай; у слова «критика» два значения; и в том же, 1888 году неожиданно для себя ставший литературным критиком Шолом-Алейхем публикует в приложениях к «Фолксблат» цикл статей о современных еврейских писателях: Мойхер-Сфориме, Линецком, Спекторе, Мордхе-Арне Шацкесе (1825–1899), точнее, об их произведениях, которые он анализирует с тем, чтобы найти ведущую тему еврейской литературы. И находит, цикл статей называется «Тема нищеты в еврейской литературе». У Шомера сотоварищи еврейский принц когда-нибудь обязательно разбогатеет; у Мойхер-Сфорима и других рассмотренных Шолом-Алейхемом писателей типичный еврей – это местечковый бедняк, которому богатство не светит, точнее, светит и греет – но никогда не достанется, ибо оно иллюзорно. Да и в произведениях самого Шолом-Алейхема, какое ни возьми («Семьдесят пять тысяч», «Заколдованный портной», «Менахем-Мендл», «Тевье-молочник», «Выигрышный билет», «Весёлая компания», «Шестьдесят шесть», «Мальчик Мотл», даже в романе «С Ярмарки» автобиографический герой Шолом-Алейхема всю жизнь будет мечтать о кладе), богатство – синоним мечты, а не реальности, и еврей – весёлый, но нищий.
Утверждая – утверждай. Ещё в конце августа 1886 года, став опекуном огромного наследства, Шолом-Алейхем на собрании киевских еврейских писателей объявил, что хочет издавать свой собственный литературный журнал на идише, в котором соберёт все лучшие еврейские литературные силы.
Программу и задачи нового издания Шолом-Алейхем изложил, отвечая на вопросы, в письме Линецкому:
«4. Цена – самая дешёвая, дабы осчастливить многих и многих.
5. Затея моя предпринята не ради прибылей, а во славу еврейского языка.
6. Программа будет такая, какой не упомнят со времён Адама.
7. Она будет содержать всё, включая птичье молоко.
8. Вводится систематическая критика того, что выходит на еврейском языке.
9. Если где-нибудь имеется еврейский писатель, и стоящий, он мой.
10. Плачу (и, что называется, чистоганом) за каждую строчку от 2 до 10 копеек за прозу, от 10 до 20 – за поэзию.
11. Хочу изгнать манеру эксплуатировать автора при помощи лести.