Шорох лет

Один раз там, в лесу, Либверий сказал мне, когда мы сидели на сыром пне: «Знаешь, я ведь тебя очень люблю. Никакой возраст меня от тебя не отцепит. Вот ты всё рвёшься в приключения… Ты уйдёшь, а я ведь останусь. Ну куда я пойду? Я к тебе привязан, к сожалению, больше, чем к Хилле…Родная, ты ведь всегда будешь моей сестрой?» Первый раз в жизни он заплакал. «Покуда мы оба будем живы.»

Хилла была, пожалуй, единственной, от кого я не узнала ровно ничего. Зато она была упряма, что я считала самой сильной её стороной. Я мало времени провела с невестой брата, о себе она ничего не рассказывала. А это было и нужно. Я насквозь видела Хиллу Годдорэ. То, что у неё тёмное прошлое, но светлое будущее. Мы с ней иногда гуляли по горбатому мосту, туда и обратно, и молчали. Она прекрасно подходила Либверию… Уверена, в нём она и найдёт своё светлое будущее!

Маме с папой мы больше никогда не сможем сказать, что очень любим их, но всегда будем помнить эти слова и тех, кому хотим сказать.

И каждый из нас, когда услышит шорох лет, скажет себе: «Не глупи! Нельзя вечно здесь оставаться. Поищи лучше приключений на свою голову, тога закончишь жизнь в любви и беззаботном риске!» И в этом легкомыслии ты навсегда забудешь одинокий и молчаливый лес, полный негатива домашнего уюта, но запомнишь запах и липкость нежного, жёлтого венка из ярких, свежих, полных жизни одуванчиков!»

ВЕСНА

«Для всех людей с весной в качестве любимого времени года расцвет сирени является стартом перед полётом мыслей и раскрытием крыльев пальто: есть строгое желание вопреки ветру и домашнему надзору снять с себя слоистую кожицу овечьего пуховика, сковавшего думы, дабы раскрыть свою «творческую личность», хотя круглый год она такой не является отнюдь.

Для меня же, как для человека, само слово «весна» значит зависший в воздухе выкрик ширококрылой молодой чайки да пара дождевых червей в одной луже с песком и солью.

А как вечно мечтающий человек я считаю этот сырой воздух наиболее благоприятным для взлёта прошлогодних сырых обрывков листвы, вдоволь насытившихся талого наста. Вместе с ними сырая пустота нынче вовсе не пустая: она, не стесняясь, дарит мне объёмный запах древней земли вперемешку с осенью — чёрствой, весною — сырой травой, до древесного корня пропитавшейся уже никто не скажет сколько дней назад стаявшим снегом. Пахнет всё, что только может, и мешается с землёй, как все цвета природы мешаются в один грязный весенний оттенок…

В это время начинаю скучать по спелой фейхоа, распущенной косе, случайной белой нити на подоле и слишком давно не слышному крику чаек и журавлей.

Теперь остаётся только насыпать курган солёной зиме и, соответственно, ранним крокусам и припозднившимся рассыпчатым грушам. Начинаю придумывать сокрытую от самой себя мифологию и складывать рукописи вперемешку и вверх ногами. Единственное, что делаю осознанно — танцую фламенко, раскинув крылья вопреки ветру и домашнему надзору…»