Шоссе Линкольна

Компании, которая возит грузы туда и сюда по одному маршруту, выгодно иметь собственный подвижной состав, – добродушно объяснял он, тогда она не зависит от колебания тарифов. Филиал «Набиско» в Манхэттене каждую неделю получает муку со Среднего Запада и отправляет туда готовый товар. Поэтому им выгодно иметь свой собственный вагонный парк. Единственная сложность – мало есть грузов, таких плотных, как мешок муки, и таких легких, как ящик крекеров. Поэтому, когда вагоны едут на запад, они полны, а когда в Нью-Йорк – будет пять или шесть порожних, и охранять их незачем.

С точки зрения зайца, заметил нищий, то, что порожние прицеплены в хвосте, особенно выгодно: когда локомотив остановится в Льюисе – в начале первого, – тормозной вагон будет еще в миле от станции.

Когда поезд остановился, Эммет взбежал по насыпи и подергал двери ближайших вагонов; третий оказался незапертым. Он поманил Билли, подсадил в вагон, влез сам и со стуком задвинул дверь. Сделалось темно.

Нищий сказал тогда, что можно открыть люк в крыше, для воздуха и света – только обязательно закрыть перед Чикаго; там вряд ли не заметят открытого люка. Но Эммет не догадался открыть люк до того, как задвинет дверь, – или хотя бы запомнить, где он. Он ощупью поискал задвижку, чтобы запомнить, где она, и открыть при надобности, но в это время поезд дернулся, и он, спотыкаясь, попятился к противоположной стене.

В темноте услышал, как передвигается где-то брат.

– Билли, постой на месте, пока ищу люк.

Но вдруг в его сторону лег луч света.

– Хочешь мой фонарь?

Эммет улыбнулся.

– Да, Билли, давай. Или лучше посвети на лестницу в углу.

Эммет взобрался по лесенке и открыл люк, впустив лунный свет и свежий воздух. Вагон целый день пробыл под солнцем и прогрелся градусов до двадцати семи.

Эммет отвел брата в другой конец вагона.

– Давай ляжем здесь, – сказал он. – Не так будем заметны, если кто заглянет в люк.

Билли вынул из вещмешка две рубашки, отдал одну Эммету и объяснил, что если их сложить, будут вместо подушек, как у солдат. Застегнув мешок, Билли лег на сложенную рубашку и тут же крепко заснул.

Эммет, хоть и устал не меньше брата, чувствовал, что не сможет так же быстро заснуть. Он был возбужден после всех сегодняшних событий. Больше всего ему хотелось закурить. Но придется обойтись глотком воды.

Он тихо взял мешок брата, перенес под люк, где было чуть прохладнее, и сел спиной к стенке. Он вынул из мешка фляжку Билли, отвинтил крышку и глотнул. Пить хотелось так, что мог бы выпить всю фляжку, но, возможно, им не удастся добыть воды до Нью-Йорка, поэтому, сделав еще глоток, он убрал фляжку в мешок и застегнул его так же аккуратно, как Билли. Он хотел уже поставить мешок на пол, но тут заметил на нем наружный карман. Оглянувшись на Билли, он расстегнул карман и вынул конверт.

Несколько секунд Эммет сидел с конвертом в руке, словно хотел его взвесить. Еще раз оглянувшись на брата, он размотал красную нить и высыпал открытки матери себе на колени.

В детстве Эммет никогда бы не сказал, что мать несчастлива. Ни другому человеку, ни себе. Но однажды, на каком-то бессловесном уровне, понял, что это так. Не было ни слез, ни жалоб, а понял это он по недоделанным дневным делам. Спустившись на кухню, он видел десяток морковок на доске, пять нарезаны, пять целы. Или, вернувшись из сарая, видел, что половина стирки колышется на веревке, а половина, выжатая, лежит в корзине. Иногда заставал мать на веранде – сидела, опершись локтями на колени. Эммет тихо, неуверенно произносил: «Мама?», а она поднимала голову, как бы с приятным удивлением. Отодвигалась, чтобы освободить для него место, обнимала его за плечи или ерошила ему волосы, а потом продолжала смотреть в пространство – куда-то между верандой и горизонтом.

Маленькие дети еще не знают, как принято вести себя, и думают, что порядки во всем мире такие же, как у них дома. Если ребенок растет в семье, где ругаются за ужином, он думает, что так ругаются за ужином везде; если за ужином все вообще молчат, то он думает, что молчат за ужином во всех семьях. И хотя по большей части дело обстоит именно так, малолетний Эммет чувствовал, что работа, брошенная на половине среди дня, – признак чего-то неладного, – так же, как поймет несколько лет спустя, что если фермер из года в год хватается то за одну культуру, то за другую, это говорит о его растерянности.

Держа открытки под лунным светом, Эммет пересмотрел их одну за другой, с востока на запад: Огаллала, Шайенн, Ролинс, Рок-Спрингс, Солт-Лейк-Сити, Или, Рино, Сакраменто, Сан-Франциско, – проглядывал картинки подробно и прочитывал письма слово за словом, как офицер разведки, читающий зашифрованные сообщения агента. Сегодня ночью он читал открытки внимательнее, чем в кухне за столом, но еще внимательнее – последнюю.

«Это Дворец Почетного легиона в Линкольн-парке в Сан-Франциско, и каждый год четвертого июля здесь устраивают один из самых больших фейерверков в Калифорнии!»