Шоссе Линкольна

Эммет не помнил, чтобы рассказывал брату о любви матери к фейерверкам, но это был факт неоспоримый. Росла она в Бостоне и летние месяцы проводила в городке на Кейп-Коде. Она мало рассказывала о тамошней жизни, но всегда с волнением описывала, как добровольная пожарная дружина устраивала четвертого июля фейерверки над бухтой. Ребенком, с родителями, она наблюдала за ними со своего причала. А когда немного повзрослела, ей разрешали отойти на веслах туда, где качались на якоре парусники, и смотреть фейерверк, лежа на дне лодки.

Когда Эммету было восемь лет, мать услышала от мистера Картрайта в хозяйственном магазине, что в городе Сьюарде – в часе езды от Моргена – четвертого июля устраивают небольшое празднество с парадом во второй половине дня и вечерним фейерверком. Парад маму Эммета не интересовал. Так что, поужинав пораньше, Эммет с родителями сели в пикап и поехали.

Когда мистер Картрайт сказал «небольшое празднество», мать Эммета подумала, что будет так, как обычно в маленьких городах – флаги, изготовленные школьниками, со складных столов местные женщины продают закуски собственного приготовления. Но когда приехали, она была поражена: по сравнению с Четвертым июля в Сьюарде бледнели все Четвертые июли, какие ей довелось видеть в жизни. Здесь город готовился к празднику целый год, и люди приезжали на него даже из далекого Де-Мойна. Когда приехали Уотсоны, припарковаться можно было только за милю от центра города, а когда вошли в Плам-Крик-парк, где должен был происходить фейерверк, каждый пятачок на газоне был занят семьями на одеялах, поглощавшими праздничный ужин.

В следующем году мать решила не повторять ошибки. За завтраком четвертого июля объявила, что они отправятся в Сьюард сразу после второго завтрака. Но когда приготовила еду для пикника и выдвинула ящик со столовыми приборами, чтобы взять вилки и ножи, вдруг замерла и уставилась в пустоту. Потом повернулась, вышла из кухни и поднялась наверх – Эммет за ней по пятам. Она взяла стул из своей спальни, встала на него и потянула свисавшую с потолка веревку. Открылся люк, и выпала складная лестница на чердак.

Удивленный Эммет ожидал, что мать велит ему ждать внизу, но она была так сосредоточена на своей задаче, что поднялась туда, ничего ему не сказав. Он поднялся следом за ней; она деловито передвигала коробки и не отвлеклась, чтобы отправить его вниз.

Пока она занималась своими поисками, Эммет оглядел странный склад: старый радиоприемник высотой почти с него, сломанное кресло-качалку, черную пишущую машинку, два дорожных сундука с яркими наклейками.

– Ага, вот он, – сказала она.

Она улыбнулась Эммету и подняла что-то похожее на чемоданчик. Только он был не кожаный, а плетеный из прутьев.

В кухне она положила его на стол.

Эммет видел, что она вспотела на жарком чердаке; она вытерла лоб тыльной стороной ладони, оставив на нем темный след. Потом, отстегнув защелки, снова улыбнулась Эммету и подняла крышку.

Эммет знал, что чемодан отправляют на чердак обычно пустым, и поэтому удивился, увидев, что этот не просто полон, а уложен. В нем аккуратно сложено все, что может понадобиться для пикника. Под одним ремешком стопка из шести красных тарелок, под другим – башенка из шести красных чашек. Длинные узкие лотки с вилками, ложками и ножами и один покороче – для штопора. И даже два специальных углубления для солонки и перечницы. А на крышке изнутри – скатерть в белую и красную клетку, пристегнутая двумя кожаными ремешками.

Эммет в жизни не видел ничего упакованного умнее: все, что нужно, ничего лишнего, и каждая вещь на своем месте. И не увидит до пятнадцати лет, когда придет в мастерскую мистера Шалти и удивится рабочему столу со строго расположенными гнездами, колышками и крючками для разных инструментов.

– Ух ты, – сказал Эммет, и мать засмеялась.

– Это от твоей двоюродной бабушки Эдны. – Она покачала головой. – По-моему, не открывала его со дня нашей свадьбы. Но сегодня мы пустим его в дело!

В тот год они приехали в Сьюард в два часа дня, заняли место посередине лужайки и расстелили клетчатую скатерть. Отец Эммета не очень хотел выезжать так рано, но, когда приехали, недовольства уже не проявлял. Наоборот, к удивлению, достал из сумки бутылку вина. За вином он рассказывал о своей крохоборке-тетке Сэди, о рассеянном дяде Дэйве и других чудаковатых родственниках на востоке, и мать беззаботно смеялась, что бывало с ней редко.

Постепенно лужайка заполнялась одеялами и корзинами, там и сям раздавался веселый смех. Когда стемнело, Уотсоны легли на клетчатую скатерть, Эммет между ними, и когда засвистели, полопались первые ракеты, мать сказала: «Ни за что на свете не пропустила бы такое». И ночью, когда ехали домой, Эммет думал, что теперь они до самой смерти будут ездить в Сьюард на праздник Четвертого июля.

Но в феврале – несколько недель как родился Билли, – мать стала на себя не похожа. Иной день так уставала, что даже не бралась за работу, которую прежде бросала на половине. А бывали дни, не вставала с постели.