Шоссе Петля

Удачу принес ему старик в черном: он согласен переплатить втридорога и купить квартиру в личную собственность. Мишка с Натальей были на седьмом небе от счастья, и велели Егору скорее освободить объект недвижимости от своего присутствия, поскольку уже внесён аванс.

Егор задумался. Кто-то избавляется от чужаков на Опольцево и выкупает квартиру по заоблачной цене. Неспроста на вешалке в прихожей у Старпома аккуратно пристроилось черное кашемировое пальто! Его хозяин либо олигарх, либо грабит банки. Егор рассудил, что это его не касается. Командировка окончена. Он принял контрастный душ, побрился, открыл тушенку и банку помидоров, засоленных опытными руками тётки Натальи. Натальины соленья заняли бы первое место на всемирном конкурсе солений, но и сушняк после помидоров занял бы первое место среди сушняков. Егор залпом выхлебал полчайника холодной воды, сложил вещи и уселся на кухне, крутя в пальцах ключ от честно заработанной «Оки». Отрешенно глядя в стену, он пытался догнать и ухватить что-то пропущенное, и начал с триумфального возвращения танкиста Раскроева в Люберцы.

Кто же там удостоверил его личность? Одноклассники, соседи, друзья? А что его родители?

О родителях Раскроева Егор так ничего и не услышал. Да и были ли они вообще? Если нет, то т а к о г о ребенка сто процентов сдали бы в интернат. Значит, были. Или его опекали дедушка с бабушкой, страдающие склерозом и легко обманутые «двойником». А то и вовсе не пережившие похоронки. Или родители (хотя бы один родитель!) отсутствовали дома. Настолько долго отсутствовал, что Раскроев успел и отработать в мясном отделе, и воплотиться в людоеда, и превратить в доноров энное количество маргиналов, не пощадив и братковского «крестного отца».

В тюрьме они сидели, что ли? – недоумевал Егор.

Он напомнил себе, что до Новогиреево свет не ближний, и что его ждет Женька. Перекрыл стояк в санузле, проверил щеколды на окнах, закрыл за собой дверь и сел в «Оку». Но он не проехал и половины квартала, как соленые помидоры заявили о своих правах. У дороги скособочился магазинчик с вывеской «Продмаг». Егор заглушил двигатель и пошел купить бутылку минеральной.

На выходе его окликнули, и тётка помоечного вида – в ватнике и лыжной шапке по самый нос - махнула ему рукой из-за угла.

- Да иди ты сюда, не бойся! – прошипела она. – Давай живее!

Егор подошел.

- Этааа… - тётка омерзительно растягивала слова. – Мне, значит, на поллитру отстегни, да? А я тебе как на духу, исповедуюсь. – Егор раскрыл рот, чтобы перечеркнуть эту стратегию, но тётка продолжала: - Старпом не велел с тобой терки тереть, да мне по херу. Я, может, к утру сдохну. Мухой давай, и чтоб без бутылки я тебя не видела!

Плюнув, Егор отправился назад в продмаг и купил самую дешевую ноль-пять. Продавщица состроила недовольное лицо: мало ей своих синяков, еще и приезжие туда же. Тётка устроилась в закутке у продмага, вальяжно рассевшись на бочке из-под соляры. Схватив бутылку, отвинтила крышку и со смаком сделала большой глоток.

- Значит, слушай сюда, - вновь прошипела она, и от этого шипения прямо в лицо у Егора мурашки по спине забегали. – Они ждут людоеда из оврага, но придет не он. И не к ним. Зря стараются.

- Что конкретно-то стараются?

- Глохни, падла, скоро сюда Савияк припрется. Будешь ему доказывать, что за рулем трезвый сидел. Ты за Ксюху Коваленко спрашивал? Слышь, как она к нам прибилась, по первости мы с ней гужевались. Новоселье ее справили. То-сё, где я копейку зашибу, где она проставится… А только стала Ксюха пропадать. Я к ней – а ее нет. И пить завязала. Прикидывалась датой, Женьку-соседку кошмарила, но кирять не киряла. Меня-то не обманешь, я своих за версту чую. Где, говорю, шляешься? А она: работу ищу – как же, тут я и поверила! И всё рыскала по округе. Как-то я ее пропалила: вылезает из оврага, вся в репьях, грязнющая, лосины рваные. Дескать, случайно скатилась. А я вот помнила: она по пьяни каялась - сына хочу увидеть, прощения попросить, что кинула одинешенька. Я и сообразила: это е е сынок в овраге схоронен. Ну, говорю, да ты на голову больная, мать.

«Правильно, - почему-то совершенно спокойно подумал Егор. – Коваленко устроилась на текстильную фабрику и сразу ушла в декрет. У Раскроева были и мать, и отец. Они гастролировали по северам. Ксения Коваленко и… Всеслав Трибун».

- Теперь сюда слушай, - тётка поманила Егора пальцем. В другой руке она железной хваткой сжимала бутылку. – Короче, убили Ксюху. Меня утром Савияк поднял – так в дверь ломился, чуть не вынес к херам. Вставай, говорит, понятой будешь. Пошли в палисадник за третьим корпусом. И вот блудняк: зарезали Ксюху-то, насмерть зарезали, я на войне хирургу ассистировала, знаю, с чем живут, а с чем нет. Там и ментов двое, и Галка, завхозова жена – тоже за понятую, и мешок черный расстелен. А Ксюху никак не уложат – встает она. Веришь, нет? Только ее в мешок, она обратно, и на ноги встать пытается. А мёртвая, говорю тебе, и кровь не идет. Через час только угомонилась.