В тюрьме заключенный должен попросить начальника, чтобы тот разрешил так называемые «апелляционные посещения». Это посещения сверх положенного, чтобы собрать свидетельские показания. Я пошел к начальнику блока и попросил, чтобы ко мне допустили мистера Дэвидсона. Я сказал, что хочу защищать себя сам, а посещение мне требуется, чтобы узнать кое-что поточнее. Он задумался, помешкал, а потом сказал, что даст ответ. Вот так. Я не сдержался. Разве он не понимает, что это значит для меня? Гнев затуманил мне глаза, и я нанес удар, от которого он свалился со стула на пол. Я схватил деревянную чернильницу, но на меня навалились сзади и оттащили в камеру по соседству. Я отломал деревяшку от книжной полки и стоял с ней в руке, пока начальника блока относили в лазарет. Они выждали некоторое время, чтобы я успокоился, а затем осторожно открыли дверь, причем явились целой толпой. Вертухаи сказали, что все в порядке и новых обвинений мне предъявлять не станут. Я ответил, что память у меня хорошая, а застрял я тут надолго, так что, если кто ко мне прикоснется хотя бы пальцем, я это запомню. Меня поместили в одиночку и оставили в покое, даже ничего не сломав.
Немного позже я услышал лязг тяжелого засова, и дверь распахнулась. Там стояла толпа в цветных комбинезонах, и мне велели раздеться. Я отказался, мол, если хотят драться, то какая разница? Мне сказали, что никто меня бить не будет, просто полиция затребовала мою одежду. Я обдумал это и решил, что они не врут, ведь их и так достаточно, чтобы избить меня и в одежде. Едва я разделся, как один ударил меня кулаком, а другой ногой. Я пытался защищаться, кричал, что они трусы и куски дерьма. Они не обращали внимания на мои крики, но в конце концов ушли, оставив меня в луже крови на полу. Есть кое-что бесконечно унизительное в том, что тебя ожесточенно избивают, когда ты голый. Нагота заставляет ощущать свою беспомощность; и даже при том, что я отбивался, мои удары словно не причиняли боли тем, кому доставались. Жуткое чувство бессилия. Я лежу на полу, разрываясь от ярости, ненавидя себя за то, что оказался последним глупцом и поверил вертухаям.
Быть осужденным пожизненно означает воспринимать тюрьму совершенно иначе, чем очутившись в ней на короткий срок. Этот опыт, связанный с нападением на начальника блока, показал, что я должен продумать все заново. Для меня было очевидно, что мой образ жизни должен измениться, чтобы я мог выжить в этих джунглях. Конечно, я потерял прежнюю жизнь, но не желание жить. Все мои чувства обострились, мысли разительно переменились. Мне впервые пришло в голову, что мой пожизненный приговор фактически начал действовать в тот день, когда я покинул материнскую утробу. Как ни странно, я нашел новую свободу, какой никогда не испытывал прежде; и это было важно для меня. Я решил, что буду теперь жить в соответствии со своими законами, наплевав на общество и его установления. Люди из этого общества называли меня «животным», «маньяком» и много кем еще. С того дня я полностью отказался от контактов с обществом, которое про себя называл «опасным большинством» и «новыми нацистами». Кто составляет общество?
Для меня это что-то вроде военизированной организации на балансе правительства, орава глупых и невежественных ублюдков, которым промывают мозги и которые принимают каждое слово власть предержащих как святую истину. С того времени мир перестал меня интересовать Я ненавидел всех и не доверял никому. Мне однозначно дали понять, что эти чувства взаимны; таким образом, все знали, как обстоят дела.
Трагедия «Айброкс», 2 января 1971 года
В ложе прессы все комментировали, как хорошо ведет себя толпа, и думали, что гол «рейнджеров», сравнявших счет на последних секундах, обеспечил зрителей хорошим настроением, гарантируя, что никаких инцидентов не произойдет.