Шоу непокорных

А, теперь все понятно. Как это я раньше не догадался. Мне с самого начала показалось подозрительным, что она так отчаянно пыталась вернуть мое расположение. Я ей нужен, и поэтому она так настойчива. Мое пресловутое предательство подпортило ей репутацию. Ей нужно, чтобы я покаялся, причем публично.

Она отвернулась от меня и начала расхаживать взад-вперед по арене странной лесной страны чудес. Внезапно она развернулась, резко подскочила ко мне, присела на корточки, так что мы оказались на одной высоте, схватила меня за лицо и, хищно оскалив зубы, притянула к себе.

— Ты извинишься, мой мальчик, обещаю тебе! Иное дело, цена извинений.

— Ты хочешь, чтобы я попросил у тебя прощения, заявил твоим избирателям, что допустил ошибку? — говорю я. — Ты этого хочешь? Тогда поставь меня перед телекамерой, я с радостью расскажу всему миру, как себя чувствую!

Она раздраженно всплеснула руками. Она не знает, что ей делать. В кои-то веки моя всезнающая мать в растерянности.

— Почему я здесь вообще нахожусь? — говорю я. — И зачем ты пришла сюда? Почему мы встречаемся в цирке?

Она на секунду замолчала, затем спустилась со сцены и присела на один из травянистых выступов. Когда же она смотрит на меня снова, в ее глазах затаилось нечто, чего я никогда раньше не видел. Что-то вроде вины и печали.

— Это было лишь чем-то вроде подстраховки, — говорит она. — Я пообещала твоему отцу, что просто запугаю тебя этим, если ты начнешь упираться. Вот уж не думала, что мне и впрямь придется прибегнуть к этой угрозе. Мне казалось, это чересчур жестоко. Теперь же, глядя на тебя, понимая, сколько в тебе дерзости и гордыни, я осознаю, что вынуждена пойти на самые решительные меры. Не ради меня, но ради тебя. Ради твоего же блага. Нужно, чтобы ты понял свою ошибку, нужно показать тебе, каково это — быть на другой стороне.

Мать на секунду умолкает, а когда начинает говорить снова, в ее голосе слышится растерянность.

— Кто бы мог подумать? Он оказался прав.

— Кто оказался прав? Ты имеешь в виду отца? Ты говоришь о нем?

Она опускает плечи и зарывается лицом в ладони.

— Порой приходится выбирать самый трудный путь, — тихо произносит она. — Приходится принимать нелегкие решения, даже если со стороны они могут показаться жестокими. Нет, Бенедикт, я не о твоем отце, он воспринимает все несколько иначе.

Она смотрит на меня, и это незнакомое, печальное выражение отчетливо выделяется на ее лице.

— Я об инспекторе манежа.

Хошико

Мы бросились обратно по дорожке и ворвались в дом. Мальчишка едва успел захлопнуть дверь: всполохи синих мигалок патрульных машин скользнули по стенам, высвечивая наши лица. Мы опасливо переглядываемся.

В окно мы видим, как по узкой улочке, с обеих сторон которой теснятся убогие лачуги, движутся три полицейские машины. Вернее, пробиваются вперед, — улица не предназначена для проезда транспорта, — сокрушая все вокруг и оставляя после себя борозды в грязи. Чуть дальше дорога становится еще меньше и буквально упирается в скособоченную крошечную хибарку. Машины даже не тормозят и просто сметают ее на полном ходу. Во все стороны летит мусор. Хибарка превращается в груду обломков из фанеры и картона.

— Это было жилище Молли и Джо, — хмуро сообщает мальчишка. — Слава богу, их хотя бы не было дома. И на том спасибо.

— Там кто-то жил? Что же они теперь будут делать? — недоумевает Грета.

Наш спаситель пожимает плечами:

— Что они могут сделать? Наверное, станут копаться в мусорных кучах, чтобы найти там доски и картон для постройки нового дома.

Джек все еще остается снаружи, затаившись в тени. Ему повезло, что полицейские машины проехали мимо.

Я снова смотрю на мальчишку. Похоже, что угрюмое выражение застыло на его лице навечно.

— Спасибо, что впустил нас.

Парень закатывает глаза.

— Разве у меня был выбор? Только не думайте, что можете остаться здесь надолго.

— Но нам больше некуда податься, — горестно вздыхает Грета.

Мальчишка качает головой:

— Оглянись вокруг. Как ты думаешь, что я могу сделать для вас?

Я осматриваюсь.

Эта лачужка аккуратная и чистая как внутри, так и снаружи. В углу стоит небольшая метла, сделанная из связанных вместе тряпок, пол под нашими ногами идеально чист — ни пыли, ни грязи. Большой деревянный ящик вместе с парой ящиков поменьше выполняет роль стола и стульев. Цветы, которые мы заметили снаружи, стоят в стеклянной бутылке. Похоже, их сорвали совсем недавно. На веревке, разделяя комнату на две части, висят две ветхих простыни. Я вытягиваю шею, чтобы заглянуть в щель между ними. Вижу два ведра и три аккуратно свернутых в рулон одеяла. Видимо, на них спят.

— Ты живешь здесь один? — спрашиваю я его.

— Нет. С матерью. Нас тут… только двое.

Он буквально выдавливает из себя слова, как будто ему неприятно об этом говорить. Интересно, был ли в их семье кто-то еще: отец, брат или сестра? И что с ними случилось?