Когда мы сбежали, Джек первым делом отвез нас в безопасное место, в один дом, где договорился с доктором, который согласился осмотреть мою рану. Эту женщину-медика звали Бет. Она была настоящим обученным врачом, и она искренне хотела нам помочь. Бет была такой же, как Джек и другие Чистые, которые состояли в движении Сопротивления, чья сеть раскинулась по всей стране. Она навещала нас каждый день, пока раны не затянулись и мы с Хоши не пошли на поправку.
Израненные руки и ноги Хоши восстановились, но ей, вероятно, уже никогда не ходить по канату. Что касается моего ранения, то с ним все хорошо. Я почти не хромаю, но шрам останется навсегда. В том месте, где у меня на ноге когда-то были мышцы, теперь значится вмятина. Я не слишком переживаю по этому поводу, ведь когда на мне джинсы, этого даже не видно, а Хоши говорит, что это боевое ранение. Наверное, так оно и есть.
Надо мной нависает тень. Я поднимаю голову; это моя мать. Она перешла на арену и теперь стоит там, глядя на меня сверху вниз.
На ее щеках горят красные пятна, и, когда она начинает говорить, вся ее мягкость мгновенно исчезает. Ее голос дрожит от ярости.
— Тебе даже не хватает порядочности сделать мне шаг навстречу! Ты заносчивый, глупый мальчишка. Ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, что натворил? Или тебе все равно? Ты опозорил меня, опозорил свою семью, опозорил наше доброе имя! Ты заставил меня краснеть перед людьми. На следующей неделе выборы, ты знаешь об этом? Я всю свою жизнь шла к этому, а теперь даже не знаю, сумею ли одержать победу! Твое душераздирающее выступление в Интернете почти год назад побудило армию сентиментальных слюнтяев к действию, они решили, что их долг — грудью встать на защиту бедных, невинных Отбросов. Ты предал меня, а теперь нагло смотришь и молчишь! Ты мог бы, по крайней мере, извиниться!
Я смотрю на нее и усмехаюсь. Я знаю, какое раздражение вызовет моя улыбка.
— Мой сын! — восклицает она. — Мой сын — уголовник, которого разыскивает полиция! Ему вскружила голову какая-то циркачка, гимнастка на трапеции! Я до сих пор не могу в это поверить! Да ты должен валяться у меня в ногах, умоляя о прощении! Знаешь что? Я скажу тебе одну невероятную вещь. Сказать? Узнав, что увижу тебя сегодня, я начала нервничать. Я не знала, что сказать тебе! Все эти месяцы не зная, жив ты или мертв, я пообещала себе, что если тебя найдут, я прощу тебе все. И вот теперь я смотрю на тебя и понимаю, что не смогу этого сделать. Это выше моих сил, Бенедикт, это выше моих сил!
Мне трудно смотреть на нее. Я вижу лишь ее поступки. Я закрываю глаза и вспоминаю Прию, какой та была, когда я в последний раз видел ее. Думаю о Хоши и о том, как моя мать приказала ее убить. Думаю о фортепиано — ее любимой вещи — с его сверкающими белыми клавишами и обо всех умерщвленных по ее приказу Отбросах. Сколько их было? Слишком много, о да, слишком много.
Я больше не могу молчать. С какой стати я должен это делать?
— Что ты хочешь от меня услышать? — Я нарочно произношу эти слова плаксивым тоном. —
Из ее груди вырывается крик ярости.
— Я не знаю, в кого ты такой уродился! — вопит она. — Не знаю, чьи гены ты унаследовал, но уж точно не мои! Я бы никогда не позволила себе так говорить с моей матерью, как ты только что говорил со мной! Я никогда не была такой безрассудной, такой эгоистичной! Я уважала моих родителей. Я уважала власть! Как мой сын мог стать мятежником? Неужели
— Тогда отпусти меня, — говорю я. — Если я для тебя такое разочарование, отрекись от меня. Я от тебя уже давно отрекся. Сделай любезность для нас обоих, откажись от меня.
Она смеется.
— Отречься? Кстати, заманчивая идея. Эх, будь это так просто! Нет. Ты унизил меня, Бенедикт. Ты выставил меня сущей идиоткой. Не за горами выборы, а твое смехотворное поведение уже стоило мне голосов избирателей. Мир должен услышать, как ты публично сожалеешь о содеянном! Ты обязан это сделать!