Шпага д'Артаньяна, или Год спустя

Он весь внутренне напрягся, ожидая грозы. Но её не последовало: Мария-Терезия только печально вздохнула, наклонив красивую головку:

– Разумеется, я близко к сердцу принимаю заботы вашего величества, но ведь я всего только слабая женщина, а потому нуждаюсь, хоть изредка, в вашей нежности и заботе.

Людовик остолбенел: он никак не ожидал услышать подобные речи из уст жены, отчизну которой он намеревался предать огню и мечу, дабы произвести неизгладимое впечатление на её же фрейлину.

– Я не помню, когда в последний раз вы удостаивали меня своим посещением, ваше величество, – продолжала королева, заливаясь краской гнева, которую король ошибочно принял за знак очаровательной стыдливости.

– О, я виноват, Мария, – нехотя произнёс он, – виноват перед вами.

– Не отрицаю, – улыбнулась испанка, – и, пожалуй, склонна даже дать вашему величеству возможность искупить вину.

– Скажите как, – обречённо вздохнул король.

Мария-Терезия сделала вид, что не замечает либо не придаёт значения этой оскорбительной для неё интонации.

– Обычно мужья сами догадываются о таких вещах, – покачала головой королева.

– А всё же объясните, сударыня.

– Что ж, раз вы настаиваете…

– Да.

– Я желаю, чтобы… о, Пречистая Дева! – воскликнула она, не в силах выговорить унизительную просьбу, пусть и продиктованную холодным расчётом.

– Чего вы желаете?

– Но… мне в самом деле необходимо сказать это вслух, Людовик? – почти взмолилась Мария-Терезия.

– Не вижу, как иначе смогу я удовлетворить ваш каприз, – устало пожал плечами король.

– Это не каприз.

– Допустим…

– Чтобы ваше величество убедились в этом, я скажу.

– Жду с нетерпением, сударыня, – кивнул Людовик XIV, вяло и неубедительно изображая интерес на застывшем лице.

– Итак, я прошу ваше величество, чтобы этой ночью вы навестили меня в моей опочивальне, – вымолвила наконец королева, вспыхивая как роза.

Король замер как громом поражённый. Боже правый, да ведь он скорее мог предположить, что жена попросит его отречься от трона и примкнуть к гугенотам, чем… Невероятно! Женщине, чтобы изречь такую просьбу, требуется переступить через себя, а если эта женщина – королева, то ей к тому же надобно отречься от своего августейшего достоинства. Что там Лилль, Франш-Конте или даже Мадрид, когда им только что одержана самая блестящая, самая выдающаяся победа над Испанией! Вот она, прямо перед ним, трепещущая и послушная инфанта, умоляющая о долгожданных знаках супружеского внимания! Вот так триумф, не чета победам Конде, Тюренна и обоих д’Артаньянов. Какая жалость, что проклятый Арамис не может видеть этой сцены… как он назвал тогда королеву?.. Ах да, как же: «драгоценной связующей нитью между Испанией и Францией», ха! Вот и намотал он, Людовик, эту нитку на кулак и держит крепко – не вырвать. Что теперь ему Европа, коль скоро супруга, обладающая деволюционным правом, на его стороне?! Влюблённая, послушная его воле… раздавленная его волей…

– Эту ночь я проведу у вас, Мария, – услышал он собственный голос сквозь упоительный туман быстротечных радужных мыслей.

– Благодарю… – потупила взор испанка.

– Но скажите, Мария, – обратился к ней король, – с вашей стороны это только порыв или…

– Или?.. – подняла на него чёрный взгляд королева.

– Порыв или подлинное чувство?

– Ах, ваше величество, конечно, чувство, и даже такое сильное, которого я, кажется, никогда ещё не испытывала, – отвечала Мария-Терезия.

Королева не кривила душой: в самом деле, большинство людей справедливо считают самым сильным чувством ненависть, ибо куда чаще она вытесняет из сердца любовь, нежели наоборот.

– В таком случае, – с прекрасно сыгранной нежностью произнёс Людовик XIV, легко касаясь кончиками пальцев руки жены, – ведь эту ночь можно, по справедливости, считать ночью нашего примирения?

– Много больше, Людовик, – прошептала королева, – я надеюсь, эта благословенная ночь станет моментом истины – временем долгожданного воссоединения короля и королевы Франции.

– Вы правы, Мария, – кивнул супруг, вставая.

– Тогда до скорой встречи, Людовик.

– До вечера, сударыня, – поклонился король, коснувшись губами руки супруги.

И вышел, не замечая, как портьера у дальнего окна, на которое устремился взгляд Марии-Терезии Австрийской, слегка шелохнулась…

XLVI. О неожиданной роли господина де Тревиля в замысле Арамиса

– Я весьма признателен вам за этот визит, сударь, хотя повторяю: возможно, вы допустили крупный просчёт, явившись ко мне. Король злопамятен, – осклабился Кольбер.

– Ну, о чём речь, монсеньёр! Разве мог я оставить друга и, смею рассчитывать, союзника, едва над ним сгустились тучи? – благородно отвечал молодой министр.

– Союзника, говорите? – усмехнулся суперинтендант. – Да много ли теперь проку вам, талантливому, полному энергии и сил вельможе, в тридцать лет – уже министру и великому канцлеру, от такого союзника, как я?

– Никогда не сомневался, что сонм ваших добродетелей ослепительной звездой венчает скромность, – не очень тонко польстил Лувуа.