Шпаги и шестеренки

На следующий день Элоиза еще посматривала по сторонам, но полностью сосредоточилась на торговле. Живое тело требовало хорошей пищи. Что толку от нее в доме мастера, если она вернется больной и немощной? За дни после пожара она уже похудела так, что платье больше не казалось тесным.

Мисс Дулитл становилось лучше с каждым днем. Они сдружились и через неделю почитали себя почти сестрами. Однако Элоиза так и не решилась рассказать свою настоящую историю, надежно спрятав под половицей пистолет и шкатулку. Того, кто ударил ее чем-то острым в подворотне, Элиза не толком не разглядела и не вспомнила, и девушки решили, что это был какой-то доведенный до отчаяния бродяга. Только такой мог позариться на заработок простой цветочницы.

Каково же мне? Неужели я была рождена на свет, чтобы стать причиной несчастья? Неужели удел женщины – приносить горе любимому, особенно если он талантлив и велик?

Третье письмо Элоизы к Абеляру (перевод В. Заславского)

Теперь Элоиза не могла бы ответить, отчего при первом знакомстве Лондон показался ей жутким. Она легко привыкла к его шумной суете, как юная ткачиха привыкает к грохоту станков, и теперь с трудом могла вспомнить тишину мастерской, лишь дюжину дней назад составлявшей для нее весь мир. Элоиза накоротке сошлась с Робби, мальчишкой-газетчиком, и теперь могла читать газеты, не заплатив за них и полпенни.

Мир был так велик, так переполнен информацией, в нем было столько возможностей учиться, что это восхищало Элоизу каждый день и час, и одновременно внушало постоянный страх. Нет, не ужас от гибели с голоду или от ножа бродяги – эти страхи пролетали мгновенной тенью и уносились прочь, едва Элоиза встречала что-то интересное. Ее пугало, что в этом мире, оказавшемся столь невероятно огромным, мастер может никогда не найти ее. Что если он нанял квартиру в другой части Лондона и постарается забыть о пожаре, как старался все эти шесть лет забыть о Мюнхене и смерти жены? Что если он решил вернуться в Германию, боясь ответственности за смерть бедолаги-репортера, и там, на родине, предпринять еще попытку обессмертить имя фрау Миллер? Что, если он уже вытачивает детали для новой Механической девушки?

Днем Элоизе удавалось загнать этот страх внутрь, погасить его мощным потоком живых впечатлений и новых знаний о людях и городе, но ужас, что мастер может быть потерян для нее навсегда, возвращался в снах, рисуя картины одна мучительнее другой. Элоиза просыпалась посреди ночи от ворчания подруги, с которой они как-то умещались на одной кровати, и, чтобы не мешать ей и не тревожить ран, чужих и своих, – просиживала на стуле до рассвета, уверяя себя, что даже если мастер и перестал искать ее, она сама отыщет его, едва имя Миллера и его куклы появится «во всех газетах». В том, что рано или поздно это произойдет, Элоиза не сомневалась.

Мисс Дулитл, напротив, с каждым днем становилась все мрачнее. Ежедневно она требовала, чтобы подруга пересказывала ей новости, что прочла в газетах или услышала на улице. Лондон ловил серийного убийцу. Газеты пестрели заголовками о «Новом потрошителе» и «Убийце со стальным прутом», и Элиза уверила себя, что едва не стала его первой жертвой. Еще три девушки, погибшие за полторы недели от руки негодяя, были заколоты чем-то вроде заточенного металлического прута. Рана Элизы тоже была не от ножа, и она с каждым днем все больше боялась, что убийца может прийти за ней, чтобы избавиться от свидетеля.

Успокаивало девушку только то, что вместо нее повсюду появлялась Элоиза.

– А ежели он сунется, мне есть чем его встретить, – стараясь вывести подругу из испуганного оцепенения, сказала Элоиза как-то вечером. Мисс Дулитл потребовала подтверждения этим смелым словам и не желала отцепиться до тех пор, пока Элоиза не достала из-под половицы пистолет. Раненая успокоилась, тотчас потеряла интерес к пистолету и потребовала показать, что там в тайничке припрятано еще.

Музыкальная шкатулка с балериной заворожила бедную девушку. Она вцепилась в нее мертвой хваткой и истратила добрую порцию своего уличного красноречия, чтобы убедить подругу, что та просто обязана позволить ей оставить шкатулку у себя. Она очень натурально, как истинная актриса, изобразила, как страдает от болей и скуки, и заверила, что вот-вот сойдет с ума. Единственное спасение бедняжки, по ее словам, заключалось именно в шкатулке.

Элоиза сдалась и отдала коробочку, заметив однако, что, когда соберется уходить, возьмет обратно.

– Не когда, а если, – рассердилась мисс Дулитл, прижимая к себе вещицу и поглаживая пальчиками круглую крышку. – Разве тебе плохо со мной? Или есть куда идти? Сердца у тебя нету, если бросишь меня раненной.