В довоенные годы Гитлер мечтал войти в общество крупной буржуазии, и, вероятно, своим карьерным ростом я отчасти обязан этим его социальным стремлениям. Впоследствии он стал относиться к этому классу с презрением, и его издевки в адрес представителей буржуазии говорили о глубоко укоренившейся ненависти. Теперь сапожники стали образцом силы, энергии и беспощадности. В тридцатью годы он отказывался принимать головорезов из числа своих «старых вояк», предпочитая людей из высшего общества. Борман не случайно достиг вершин своей власти именно в этот период. А вульгарный пьяница Лей, который после 20 июля опубликовал статью, пропитанную ненавистью к аристократии, теперь вновь входил в ближний круг.
7
— Вот! Одно сплошное пьянство.
Меня беспокоит его легкомыслие, потому что он подвергает опасности наших охранников, да и себя тоже.
— Честно! — говорит он, и в его глазах появляется мечтательное выражение. — На совещаниях в те последние месяцы я часто не понимал, соображают они хоть что-нибудь или нет. Неужели вы сами не помните, как весной 1945-го мы проводили совещание с Тербовеном, рейхскомиссаром Норвегии, в его номере в гостинице «Адлон»?
Я вспомнил неприбранную комнату, человека в расстегнутом мундире, сидящего на диване в окружении бутылок вина и бренди. Вместо того чтобы обсудить с нами свои проблемы, он отпускал мрачные шутки о неминуемом конце. Несколько недель спустя, как рассказал мне Функ, Тербовен сел на ящик взрывчатки — повсюду валялись пустые бутылки — и поджег фитиль. Классический пример «старого вояки»: напиться с горя по идее, которую предали, а потом взорвать себя.
— Подобные предположения являются серьезным препятствием для моего освобождения, учитывая тот факт, что статья вышла как раз во время совещания министров иностранных дел.
Спрашиваю с невинным видом:
— Вы бы предпочли, чтобы вас, как меня, изобразили раскаявшимся грешником?
Гесс колеблется. После недолгого размышления он отвечает, опустив глаза:
— Сейчас да. Я хочу выйти отсюда. Мне все равно, как и по каким причинам.
Вечером в библиотеке Дёниц тоже переживает по поводу приписываемых ему амбиций: дескать, после освобождения он собирается встать во главе государства.
— Но в газете также написали, что я хочу открыть детский дом, — говорит он, пытаясь себя успокоить. — Жена отговаривает меня, потому что я слишком стар. Наверное, она права.
Гесс предполагает с притворной любезностью:
— Так, так! Слишком стар для детского дома, но еще достаточно молод для управления государством. Я правильно понимаю?
Высказывание вернуло мне душевное спокойствие.