Шпандау: Тайный дневник

После Первой мировой войны Советский Союз всеми силами пытался привлечь Германию на свою сторону, видимо, понимая, что господство над Германией означает господство над всей Европой. Но все их маневры с путчами и восстаниями потерпели неудачу. Им противостояли социал-демократы, старая армия, бюрократия, все еще сохранившаяся буржуазия. Теперь эти силы ушли, крупные земельные владения уничтожены, промышленные предприятия разбомбили, классовые различия ликвидировали, и всех уравняли в нищете. Всякий раз, когда я смотрел на людей в последние месяцы войны и некоторое время после, видя их отчаяние и полное истощение, я думал: любой, кто сейчас придет и предложит им будущее, даст им надежду, какой бы слабой она ни была, тот с легкостью их завоюет. Никогда еще Россия, на мой взгляд, не была так близка к покорению немецкой души, чем в те месяцы. И заявление Сталина указывало на то, что он это понимает. Но в этом смысле он был похож на Гитлера — наверное, в этом смысле все деспоты одинаковы. Так же, как Гитлер после победы над Францией хотел заполучить французские провинции, а не стремился завоевать расположение французского народа, так и Сталин сначала забрал Восточную Пруссию, Силезию и Померанию, частично для себя, частично для подкупа других восточных народов. Потом он с помощью танков и тиранов установил свое господство в центральной Германии. И только потом, растратив по мелочам свое психологическое превосходство, позволил съежившейся и безнадежной коммунистической партии приступить к обработке масс. Когда Сталин взял Кёнигсберг, он потерял Германию.

В чем же причина? Укоренившееся сомнение грузина, который никогда не ставил все на одну карту? Проницательность реалиста, который никогда не верил, что Москва сможет в лице рабочего класса Германии завоевать сторонника мировой революции? Или он был слишком уверен в себе теперь, когда весь континент погрузился в страдания? В любом случае его поведение свидетельствует о сомнении в могуществе коммунистической идеологии. Что примечательно, после этой войны он послал в Германию не Радеков и Левиных, как в 1918-м, а грубых, неотесанных советских маршалов. Сталинская политика в отношении Германии, строго говоря, стала концом веры в победу коммунизма как идеи.

28 марта 1954 года. По поводу вчерашних заметок: в моих рассуждениях, пожалуй, было чересчур много политики. Оторвав восточные провинции от немецкого рейха, Сталин утратил возможность завоевать Германию в другом смысле. В культурном, торговом и психологическом отношении эти районы были связующим звеном между Германией и Россией и Востоком в целом. И неслучайно все важные политические решения Германии об альянсе с Востоком — кто бы ни был их инициатором: Фридрих, Йорк, Бисмарк или командование армии Веймарской республики — принимали помещики, жившие к востоку от Эльбы. Никогда не забуду, как в школе я был потрясен, прочитав в примечаниях к пьесе Герхарта Гауптмана, что первое собрание сочинений писателя было издано в Москве на русском языке еще до выхода на немецком. Если не ошибаюсь, первые западные издания великих русских писателей тоже в основном публиковались в Берлине. Восточная Германия была огромным европейским порталом, соединявшим западный и восточный менталитет. Этого больше нет.

Есть и другой компонент. Германия никогда не доверяла Западу, не верила в дух примитивного Просвещения. Германия отвергала этот дух как поверхностный, чересчур рационалистический. Сталинская политика вынудила Германию повернуться лицом к Западу. Недоверчивость испарилась. Теперь Запад завоюет Германию, которая так долго сопротивлялась, изнутри; и Советский Союз невольно и, вероятно, неосознанно, помогает ему в этом.

Вечером перечитал все заново. Возможно, большая часть моих рассуждений держится на ненадежном основании. Главный смысл того, что я написал, сводится к следующему: если я прав, я еще долго буду здесь сидеть. Для того чтобы выйти отсюда в скором времени, я должен в корне ошибаться.

29 марта 1954 года. В своих мемуарах я подошел к кончу марта 1945 года. После падения Муссолини, по словам Йодля, фашистский режим лопнул, как мыльный пузырь. Какое образное выражение может охарактеризовать конец гитлеровского режима? Я не покажусь слишком грубым, если скажу, что события последних месяцев напоминали вскрывшийся нарыв?

30 марта 1954 года. Временами я завидую товарищам по заключению. Неразрывная связь с прошлым, должно быть, облегчает им жизнь. Мы, конечно, по-прежнему сохраняем внешние формы, но у них есть собственный мир, к которому я не принадлежу. При моем приближении они умолкают и расходятся. Я могу только догадываться, что у них на уме. Все, что я рассказывал здесь о нас, собрано из отдельных фрагментов псевдоразговоров, в которых лишь видимость общих интересов. Заключенный всегда является изгоем в обществе, я же — изгой среди заключенных. Заявление Геринга на Нюрнбергском процессе «Нам никогда не следовало ему доверять» действует до сих пор.