Шпандау: Тайный дневник

Он перешел черту, когда возвел свою безумную ненависть к евреям в ранг государственной политики и превратил эту ненависть в вопрос жизни и смерти. Как почти все мы, я считал антисемитизм Гитлера чем-то вроде вульгарного побочного эффекта, оставшегося со времен его жизни в Вене. Одному Богу известно, почему он не может от него избавиться, думали мы. Больше того, антисемитские лозунги казались мне тактическим средством для подстегивания инстинктов масс. Я никогда не считал их по-настоящему важными, особенно в сравнении с планами завоевания мира или даже с нашими проектами перестройки городов.

Однако ненависть к евреям была главным делом Гитлера; порой мне даже кажется, что все остальное служило лишь маскировкой для этого по-настоящему мотивационного фактора. Я понял это в Нюрнберге, когда увидел фильмы, снятые в лагерях смерти, и ознакомился с документами; когда узнал, что Гитлер даже готов был поставить под угрозу свои планы завоевания мира ради этой мании к истреблению.

Размышляя над этим в Шпандау, я постепенно пришел к пониманию, что человек, которому я служил, не был ни исполненным благих намерений трибуном народных масс, ни реформатором, мечтающим вернуть Германии былое величие, ни проигравшим завоевателем огромной европейской империи — он был патологическим ненавистником. Люди, которые его любили, могущество Германии, о котором он всегда говорил, рейх, который он видел в своем воображении, — все это, в конечном счете, ничего для него не значило. Я до сих пор помню свое изумление от последнего предложения его завещания. Наступил апокалипсис, всему пришел конец, а он пытался вменить нам в обязанность свою жалкую ненависть к евреям.

Наверное, я могу простить себя за все остальное: нет никакого преступления в том, что я был его архитектором, я даже мог бы найти оправдание своей службе на посту министра вооружений. Я даже могу выстроить дело в защиту использования миллионов военнопленных и принудительного труда в промышленности — хотя я никогда не придерживался такой точки зрения. Но мне абсолютно нечего сказать в свою защиту при упоминании таких имен, как Эйхман. Я никогда не смогу свыкнуться с мыслью, что занимал высокий пост в правительстве, все усилия которого были направлены на истребление людей.

Как всем это разъяснить? Я не говорю о Ширахе и Гессе. Но как объяснить все это моей жене? Моей дочери Хильде которая с юношеским пылом пишет письма и апелляции, старается вызвать сочувствие, встречается с людьми и пытается заручиться чьей-то поддержкой, чтобы освободить своею отца. Смогут ли они когда-нибудь понять, что я хочу выйти отсюда и в то же время вижу смысл в своем пребывании здесь?

26 августа 1960 года. Недавно одного из британцев забрали в больницу с тяжелым заболеванием печени, а оттуда отправили в санаторий. Теперь и Террей, который всегда вел себя достойно, сломался. У него тоже обнаружили серьезную болезнь печени. Оба отвечали за питание охранников и директоров во время английского и французского месяцев, а также заведовали запасами спиртного. Многие охранники страдают от разных недугов. У одного — диабет, у другого — нарушение кровообращения, двое мучаются от повышенного давления, практически каждый страдает от ожирения. Некоторые уже умерли. Причины: слишком легкая жизнь, дешевый алкоголь, беспошлинные сигареты, слишком хорошая и тяжелая пища. Мы, заключенные, наоборот, держим относительно хорошую форму; большинство наших болезней, по-видимому, вызваны психическими нарушениями.

15 сентября 1960 года. Недавно советский директор вышел в сад и увидел обычную для Шпандау идиллию: Ширах и Гесс сидели в тени орехового дерева, Пиз косил газон под лучами палящего солнца. Когда смущенный англичанин натянул форменный китель, русский велел мирно беседующей парочке приниматься за работу. Хотя по правилам нам запрещено снимать плотные вельветовые куртки, я стоял перед директором в одной рубашке и брюках. Но он тактично отвернулся, пока я надевал свою куртку; и только после этого дружелюбно ответил на мое приветствие. Как только он ушел, Пиз вернулся к косилке, я снял куртку, Ширах и Гесс возобновили свой разговор под деревом. Я вспомнил, что недавно сказал американский комендант города после инспекции тюрьмы, хотя ой вкладывал несколько иной смысл в свое замечание:

— Шпандау, какой фарс!

Год пятнадцатый

Ширах отрицает существование еще одного тома «Майн Кампф» — «Золотые» двадцатые — Моя дочь на приеме у Джорджа Болла — Мне нравится Возрождение — Аденауэр поддержит мое освобождение — Второй сад камней — Напряженный рабочий график

1 октября 1960 года. После сегодняшней службы Гесс сидел на скамейке и читал газету. Когда я поинтересовался, что он так внимательно изучает, он ответил:

— Церковь. Только держите это при себе.