Шпандау: Тайный дневник

Он рассказал мне, что ему осталось служить еще два года, но он бы с радостью уехал домой прямо сейчас.

6 марта 1963 года. Американец Брэй сегодня дал мне путеводитель по Аляске. В нем указаны гостиницы и рестораны с их фирменными блюдами — отбивными из оленины, котлетами из медвежатины и копченым лососем. Я начал разрабатывать свой маршрут.

9 марта 1963 года. Я подсчитал: если приравнять мой двадцатилетний срок к одному году, сегодня было бы двадцать седьмое октября. Если же приравнять его к одним суткам, то каждый день проходит за 11,1 секунды. Сейчас прошло всего восемь секунд после 19 часов 58 минут. То есть, день уже прошел, но еще остались вечер и ночь.

11 марта 1963 года. Сегодня прочитал в «Отцах и детях» Тургенева предложение, которое странным образом перефразирует мои недавние подсчеты: «Говорят, в тюрьме время течет даже быстрее, чем в России». Как же, должно быть, медленно теперь тянется время в России!

19 марта 1963 года. Проснувшись утром, напомнил себе, что сегодня мой день рождения. Целый час пролежал в кровати. Мои мысли бесцельно блуждали и в конечном итоге вернулись в детство. Я поставил перед собой задачу заново пережить свои первые важные впечатления. Я думал о наших нянях и вспомнил несколько народных мелодий, которым они меня научили; я почувствовал легкий аромат кофе и сигар; увидел маму в элегантном платье, склонившуюся над моей кроваткой. Я выудил из памяти несколько стихотворений. И вот — первые бережно хранимые впечатления. Это было, кажется, в 1912 году. Я сидел с родителями на центральной трибуне мангеймского ипподрома. До сих пор помню семейную фотографию, сделанную в тот день: мама — в шикарном туалете, отец — в благородном темном костюме; мы, дети, одеты в модные шерстяные курточки, на головах — немыслимые светло-коричневые фетровые шляпы. Французский пилот и немецкий летчик Гельмут Гирт — в 1911-м он поставил мировой рекорд высоты в 2475 метров — демонстрировали свое летное искусство. Их самолеты были похожи на кузнечиков эпохи палеолита; перед взлетом они тряслись и гремели, а тросы, которые поддерживали равновесие, перед тем как они оторвутся от земли и начнут выделывать всякие кульбиты в небе, звенели от напряжения. И на земле эти герои авиации после своих приключений вели себя, как обычные люди; они шутили и смеялись всего в нескольких шагах от нашей трибуны. Примерно год спустя мы с родителями и двумя моими братьями стояли на остановке фуникулера рядом с Гейдельбергским замком — даже сейчас я мог бы показать это место. Над нами проплывал огромный белый цеппелин, больше ста метров длиной, сверкая серебристыми боками на фоне голубого неба. Он летел из Баден-Бадена во Франкфурт. Это бесшумное скользящее движение произвело ошеломляющее, в буквальном смысле сверхъестественное впечатление на меня, семилетнего мальчика. А потом был вечер в театре — «Орлеанская дева» Шиллера. Я уже не помню имена актеров, но спектакль стал для меня потрясением. И ария Макса из «Волшебного стрелка»; мы с родителями ехали в оперу в нашем новом семейном туристском автомобиле «Бенц» (16/40 PS). А после всегда возвращались в наш дом близ Гейдельбергского замка, откуда открывался вид на долину реки Неккар.

Раскладывая по полочкам воспоминания и пытаясь определить, какие из них оказали на меня самое сильное влияние, я обнаружил закономерность. В моих воспоминаниях романтические компоненты всегда переплетаются с техническими. Если задуматься, именно эти компоненты, при всех их противоречиях и разногласиях, но также и при всем их взаимодействии, всегда управляли моей жизнью. И сейчас я думаю не только о своем двойственном положении в Третьем рейхе, которое, кстати, идеально отвечало моим романтическим и технологическим потребностям. Я имею в виду противоречивые чувства, которые испытываю всякий раз, когда читаю газету. Все новые технические достижения приводят меня в восторг. Я восхищаюсь разумом, который заставил землю подчиняться себе, а теперь пытается завоевать вселенную. Но видя, как неумолимо мир превращается в современное техническое уродство, я испытываю ужас и боль. Другое противоречие заключается в том, что я на собственном опыте испытал все опасности романтического отношения к миру, слепоту, обскурантизм, безрассудный восторг и потенциальную бесчеловечность — и все равно люблю его и не могу с ним расстаться.

Но противоречия этим не исчерпываются. Я думал о том, что несколько художников примерно моего поколения: Лионель Фейнингер, к примеру, или Мохой-Надь, Оскар Шлеммер и Фернан Леже, а также некоторые кубисты, смогли объединить, так сказать, синтезировать оба моих мира, романтический и технический — но я так и не сумел полюбить этих художников и по-прежнему искал успокоения в уединении на природе, на развалинах замка и среди резвящихся нимф начала девятнадцатого века. Как все запутано!