Между тем я читаю «Возраст зрелости» Жана-Поля Сартра. Как большая часть современной литературы, роман меня пугает и беспокоит. Что происходит? Вероятно, в тюрьме я веду более легкую, более безопасную жизнь, чем люди во внешнем мире. Персонажи Сартра, несомненно, чувствуют себя более одинокими, чем мы в своих камерах. Больше того, их изоляция не закончится: они никогда не станут свободными. У меня хотя бы есть надежда; возможно, это всего лишь иллюзия, но я могу за нее держаться. Еще я задаюсь вопросом: этот роман рассказывает о реальных условиях жизни или описывает внутреннюю тревогу? В целом меня удивляет, что современная литература почти не отражает действительность жизни. По романам Бальзака, Толстого или великих английских романистов девятнадцатого столетия можно было составить четкое представление о людях того времени и обществе, в котором они жили.
Сегодня литературные персонажи, на мой взгляд, похожи на призраки, а общество присутствует только в разговорах, но не существует в действительности.
Сейчас, вечером в камере, я думаю об интересе режима к красоте, который просто бросался в глаза. Жестокость и бесчеловечность режима шли рука об руку с поразительной любовью к красоте, красоте девственной и чистой, хотя эта любовь довольно часто вырождалась в сентиментальность лубочной идиллии. Сегодня я иногда читаю рассуждения о том, что все это было всего лишь маскировкой, хорошо продуманным маневром отвлечения внимания угнетенных масс. Но это не так. Конечно, тяга режима к красоте имела отношение к личным вкусам Гитлера, его ненависти к современному миру, страху перед будущим. Но во всем этом также присутствовал бескорыстный социальный порыв, попытка совместить неизбежное уродство технологического мира с привычными эстетическими формами, со стандартами красоты. Отсюда запрет на крыши из рифленого железа для сельскохозяйственных строений, отсюда березовые рощи и искусственные озера в военных лагерях. Как руководитель Управления по красоте труда, я отвечал за отдельные пункты этой программы и до сих пор без ложной скромности испытываю гордость за наши достижения.
Но в то же время я вижу и сомнительные стороны подобных усилий. Я до сих пор помню, как в 1943-м Гиммлер после нашего совместного обеда в растенбургском бункере с восторгом рассказывал о будущих военизированных приграничных деревнях для немецких крестьян на Востоке, так называемых Wehrbauemdorfer. Там будут пруды, поля, цветы герани на окнах домов; в центре деревни непременно будет расти липа, а вдоль улиц будут стоять дубы. Новый поселенец сразу почувствует себя дома среди этой типично немецкой идиллии. Тут они с Гитлером полностью сходились во взглядах. В связи с этим мне пришло в голову, что среди картин, представленных на художественной выставке в Мюнхене, Гитлер выбирал работы, которые были «красивы» в традиционном смысле, и весьма неохотно отмечал обязательные картины, восхвалявшие режим.