Шпандау: Тайный дневник

24 октября 1964 года. Гесс уже несколько месяцев борется за свое право выписывать большие куски из книг, которые читает. Он попросил большую пачку писчей бумаги для этой цели, но пока его просьбу не удовлетворили. Сегодня он предъявил требование французскому генералу буквально в форме ультиматума.

— Я не возражаю против того, что мои бумаги подвергаются цензуре, — гневно заявил он, — и я даже готов позволить, чтобы их потом сжигали. Но я хочу держать все свои записи при себе, хотя бы некоторое время, чтобы иметь возможность их просматривать. С тонкими тетрадками я не могу этого сделать.

Когда тон Гесса стал резким и возбужденным, генерал резко развернулся и вышел из камеры. Но он в изумлении уставился на директора, когда тот подтвердил, что все наши записи периодически изымаются и уничтожаются.

— Это правда? — с удивлением и тревогой спросил он, потом отвернулся, качая головой.

8 ноября 1964 года. Сегодня подрезал розы и сгребал листья. Нуталл развел костер из нескольких номеров «Дейли Телеграф», а я подбрасывал в него ветки и листья. Светило солнце; наш новый термометр показывал минус один в тени и плюс семь градусов на солнце у южной стены. Термометр на солнце помогает некоторым охранникам не так остро чувствовать холод. Тем временем Ширах бродил по саду, насвистывая «Миссисипи».

9 ноября 1964 года. Американский директор, который пробыл с нами много лет, попрощался и представил своего преемника Юджина Берда. Новый директор заверил нас, что все останется как прежде; кстати, он также отвечает за клубы и увеселительные заведения для американских войск, размещенных в Берлине. Недавно «Курьер» напечатал его фотографию; он стоял на сцене и представлял королеву красоты. В 1947-м он, тогда еще лейтенант, нес караульную службу в Шпандау, но я его не помню.

10 ноября 1964 года. Во время дневного отдыха я целый час вел оживленную беседу с Годо. Внезапно Ширах подал сигнал. Он возмущенно потребовал тишины; он заявил, что хочет спать. Его высокомерный тон оскорбил француза, и тот сказал ему, что заключенного не касается, когда и как охранники должны разговаривать. Ширах самоуверенно отослал Годо к тюремным правилам, запрещающим охранникам разговаривать с заключенными.

— Очень хорошо, вот и заткнись! — рявкнул Годо и добавил, что пение и свист, между прочим, тоже против правил.

Но Шираха не так просто запугать.

— Если вы сию минуту не перестанете разговаривать с номером пять, я доложу о вас русскому директору, — пригрозил он.

Мы не прислушались к его угрозам, но разговор утратил свою живость. Вскоре мы разошлись.

18 ноября 1964 года. Сегодня к Гессу приезжал его адвокат, доктор Альфред Зейдль, впервые после Нюрнбергского процесса. Поскольку он отказался от всех свиданий с семьей, это первый человек из внешнего мира, которого он увидел за почти двадцать лет в Шпандау. После свидания Гесс выглядел очень взволнованным. Несколько часов он вел себя оживленно и охотно общался.

— Зейдль остался доволен, что я так хорошо выгляжу, — радостно сообщил он. — Но он не на того напал. Первым делом я написал ему перечень всех моих заболеваний. А потом, понимаете ли, мой сын хочет со мной встретиться, — беззаботно продолжал Гесс. — Вы видите в этом какой-нибудь смысл?

Когда я кивнул, он продолжил:

— Да, в качестве награды. Если он сдаст государственный экзамен по архитектуре на четверку, в награду ему будет позволено повидаться с отцом.

Я остолбенел.

— В награду? — повторил я. — Но он уже не маленький ребенок, которого нужно поощрять.

Гесс в свойственной ему манере улыбнулся собственным мыслям.

— Ширах придерживается того же мнения. Но будет именно так. Я уже сосчитал: раз, два, три.

— Раз, два, три — что это значит? — не понял я.

— Когда произносится «три», — пояснил Гесс, — решение принято бесповоротно. После этого его нельзя изменить.

Я сказал Гессу, что на месте его сына обманул бы: при необходимости подделал бы табель с отметками, лишь бы увидеть отца.

— Я уже думал об этом, — ответил Гесс. — Некоторое время назад я написал сыну, что в случае обмана он точно не увидит меня. Он просто зря потратит деньги на поездку в Берлин.

— Так было и раньше? — поинтересовался я. — Если вы принимали свое решение, сосчитав до трех, вы его не меняли, даже если возникали новые обстоятельства?

Гесс жестко кивнул головой.

— Никогда. По-другому нельзя.

Позже я вспомнил, как Гитлер говорил, что даже когда они вместе сидели в Ландбергской тюрьме, Гесс иногда во время спора не шел ни на какие уступки, используя эту формулу.