Шпандау: Тайный дневник

Утром мы с Ширахом вместе гуляли по дорожке. Через весь сад к нам подошел Ростлам и пожелал счастливого Нового года. Потом добавил, как бы невзначай:

— Полагаю, это ваш последний Новый год в тюрьме. Как знать?

После его ухода Ширах с испугом повернулся ко мне.

— Вы слышали? Они что-то замышляют.

Американский врач, добавил он, тоже недавно заметил, что очень беспокоится о том, как мы выдержим переход к нормальной жизни.

Ширах волновался все сильнее.

— Знаете, что я думаю? Они хотят навсегда оставить нас за решеткой. Просто скажут, что это в наших же интересах; мол, наше здоровье находится под угрозой, им нужно еще немного понаблюдать за нами. Может быть, они даже отправят нас в психиатрическую больницу.

На несколько мгновений я заразился его истерией. Потом я спрашивал себя, что мог иметь в виду Ростлам. Или это всего лишь садистское безразличие старого профессионала?

Все эти годы мне казалось, что я хожу по тонкому льду. Я мог лишь догадываться, какие намерения были искренними, а какие — притворными. В этом тюремном мире лицемерие стало второй натурой, причем с обеих сторон. Сколько мне приходилось притворяться только для того, чтобы поддерживать связь с внешним миром. Однажды я где-то прочитал, что тюрьма — это школа преступления; во всяком случае, это школа нравственной деградации.

1 января 1966 года. Прошлой ночью в третьем часу ко мне в камеру пришел один из моих «друзей» и проиграл на небольшом диктофоне пленку, которую записала для меня семья. Потрясающее ощущение, даже не ожидал, что такое возможно. Меня взволновали не голоса, которые я все-таки знаю, а звуковое сопровождение нормальности: семейные разговоры и смех, крики детей, звяканье кофейных чашек, простые шутки. В этот момент я впервые понял, насколько неестественно, насколько напряженно мы всегда держались в комнате для свиданий. За восемнадцать лет там никто никогда не смеялся; мы всегда прилагали много сил, чтобы не показать свои чувства, чтобы не выглядеть банальными или даже оживленными. И внезапно все мои честолюбивые замыслы относительно жизни во внешнем мире показались пустыми и мелкими по сравнению с этой обычной семейной сценой, прерываемой звуками разговора. Блаженство повседневной жизни.

5 января 1966 года. Сегодня во время завтрака Нуталл начал с Гесса, и возникла большая задержка. В последнее время он три раза заставлял меня ждать подобным образом, но сегодня я нажал сигнальную кнопку. Прекрасно понимая, что мне нужно, он, тем не менее, спросил с раздраженно-официальным выражением лица:

— Что вы хотите?

— Всего лишь мой завтрак, — ответил я.

Когда он пробурчал что-то вроде «можно и подождать», я прошел мимо него и сам взял свою еду. Последовал жаркий спор, мы оба грозились подать рапорт директорам. Нуталл рассвирепел еще больше, когда я заявил, что ему давно пора заниматься своим делом и открыть камеру Шираха. Он буквально задохнулся от злости.

— Что? Как вы смеете указывать мне, что я должен делать! Да кто вы такой? Что вы себе позволяете?

Я протянул руку к двери.

— Хочу спокойно позавтракать, — сказал я и закрыл дверь прямо перед его носом. Как ни странно, это привело его в чувства. Без лишних слов он направился к Шираху.

5 января 1966 года. До меня только что дошло известие о смерти Карла Пипенбурга, с которым я собирался открыть фирму. Мои надежды на профессиональное будущее в большой степени зависели от его дружбы и лояльности.

6 февраля 1966 года. Сегодня утром полковник Проктер делал инспекционный обход перед посещением британского посла сэра Фрэнка Робертса. В часовне он увидел старый большой будильник, который отмечает время окончания концерта.

— Лучше избегать ненужных вещей, — заметил он своему заместителю. — Уберите его.

9 февраля 1966 года. Больше двух недель «Берлинер Цайтунг» публикует серию статей с резкими обвинениями в адрес президента Любке. В Восточном Берлине прошла международная пресс-конференция; выступил генеральный прокурор Германской Демократической Республики, и в результате Генриха Любке выставили одним из главных создателей системы концентрационных лагерей.

В действительности Любке занимал незначительную должность в архитектурной фирме. По чистой случайности фирма получила заказ на строительство казарм, часть которых предназначалась для концентрационных лагерей. В восточных, а также в некоторых западных газетах его представляют как моего помощника. Но я едва его знал.