Шпандау: Тайный дневник

23 декабря 1947 года. В результате вчерашнего инцидента у меня закончилась бумага. Ведь я выбросил и чистые листы тоже. Эти слова я пишу на обертке от табака. Завтра утром, когда придет Влаер, буду держать ручку в руке.

25 декабря 1947 года. Директора приложили некоторые усилия, чтобы сделать Рождество особенным для нас. Сначала Функ сыграл на фисгармонии несколько собственных импровизаций. Потом впервые за два с половиной года я слушал Баха и Бетховена: кантату и «Глорию» из «Торжественной мессы». Сначала мне казалось, что я этого не вынесу, но потом на меня снизошло полное спокойствие. Я все время боялся, что музыка повергнет меня в депрессию. Но на душе стало светло и радостно.

Тем не менее, настроение у меня отнюдь не рождественское. Сегодня разлука с семьей давит на меня больше, чем обычно. Поэтому я рад, что в этом году не будет рождественских посылок.

28 декабря 1947 года. Несколько дней назад я начал разрабатывать проект дома средних размеров. Русским охранникам нравится, когда я объясняю им свои наброски и интересуюсь их мнением. Они всегда отвечают одинаково: «Очень хорошо». Я не делал архитектурных чертежей с 1942 года, поэтому детали даются мне с трудом. Хотя я покончил с монументальной архитектурой и умышленно сосредоточился на зданиях утилитарного характера, временами мне трудно забыть, как я мечтал занять место в истории архитектуры.

Какие чувства я буду испытывать, когда меня попросят спроектировать спортивный зал, ретрансляционную станцию или универсальный магазин — после того, как я проектировал самый большой купольный зал в мире? Гитлер однажды сказал моей жене: «Я даю вашему мужу задания, которые никому не поручали уже четыре тысячи лет. Он будет возводить здания на века!» А теперь спортзалы!

3 января 1948 года. Еда стала более питательной, и отопление тоже хорошо работает. Как «главный истопник», я поддерживаю огонь в двух больших железных печах. По понедельникам я работаю посудомойщиком, а несколько дней назад мне в первый раз удалось пришить пуговицу. Нашу арестантскую одежду заменили; теперь мы носим более-менее цивильные костюмы. Униформа подавляла меня, потому что постоянно напоминала о заключенных концлагеря, которые носили ее до меня.

2 февраля 1948 года. Прошло больше месяца после последней записи. Никаких событий, никаких мыслей, никаких новых впечатлений.

3 февраля 1948 года. Прошлой ночью из коридора доносились обрывки музыки — Вагнеровский «Риенци». Прошлое возвращается снова и снова — ужасно! Я, безусловно, часто слышал эту увертюру, но первым на память приходит Гитлер.

Лето 1938-го. Мы с Робертом Леем, заведующим организационным отделом партии, сидели в салоне гостевого дома Винифред Вагнер в Байрейте. Лей пытался убедить Гитлера, что на церемонии открытия партийного съезда в Нюрнберге следует исполнять музыку современного композитора. Идеология национал-социализма должна выражаться и в музыке, утверждал он. По всей видимости, он, не дожидаясь разрешения, сделал заказ нескольким композиторам. Гитлер и Винифред Вагнер не разделяли его энтузиазма, но Лей стоял на своем.

Гитлер всегда очень серьезно относился к оформлению своих массовых собраний. В этот раз он тоже, несмотря на сомнения, согласился потратить один из свободных дней Байрейтского фестиваля на поездку в Нюрнберг. Вместе с Леем и другими партийными функционерами мы сидели в Зале Луитпольда и целых два часа слушали, как огромный симфонический оркестр играет новые сочинения. Лей тщетно пытался добиться хоть какого-то комментария, — Гитлер хранил молчание. Наконец он дружелюбно сказал: «Я бы еще хотел послушать увертюру к «Риенци» в исполнении этих музыкантов. Вчера я говорил вам об этом».

Должен признать, знакомая величественность этого произведения, которое часто исполняли на партийных съездах, звучала как откровение. Довольный Гитлер наблюдал за реакцией Лея, радуясь его явному смущению. Внезапно он стал очень серьезным и дал такое объяснение: «Знаете, Лей, я ведь не случайно открываю съезды партии увертюрой к «Риенци». Дело не только в музыке. В возрасте двадцати четырех лет этот Риенци, сын трактирщика, убедил римский народ свергнуть порочный сенат, напомнив им о великом прошлом Римской империи. Когда в юности я услышал эту божественную музыку в театре Линца, у меня было видение, что когда-нибудь я тоже объединю Германскую империю и верну ей былое величие».

8 февраля 1948 года. Несколько недель назад директорам тюрьмы пришла в голову идея, что мы должны делать конверты. Редер добросовестно ведет учет произведенной за день продукции. Готовые конверты складывают огромными стопками в пустой камере. Когда нет бумаги для розжига печей, любезные охранники разрешают воспользоваться конвертами, и наша продукция постепенно исчезает в огне. Это сбивает с толку и терзает Редера. Но власти испытывают облегчение; они беспокоились, что наши творения будут продаваться в качестве сувениров.