Шпандау: Тайный дневник

23 января 1951 года. В последнее время много читал, все подряд: Мопассана, Д. Г. Лоуренса, Герхарта Гауптмана, Теодора Драйзера, Шницлера, Свифта.

Но из этого чтения я извлек настоящую пользу — у меня появилась новая идея. Я больше не читаю пьесы; вместо этого я раз в неделю хожу в театр. Покупаю билеты, оставляю пальто в гардеробе, собираю труппу и вхожу в фойе с воображаемой программкой в руке. Когда поднимается занавес, со сцены веет прохладным ветерком, и я чувствую запах клея, пыли и папье-маше. На днях посмотрел «Ганса-живодера» Цукмайера; завтра у меня в программе Нестрой с пьесой «Кавалер роз».

Мой мир фантазий настолько совершенен, что в конце пьесы Цукмайера я едва удержался, чтобы не захлопать.

30 марта 1951 года. Кошмарные разговоры о еде, как обычно в течение русского месяца. Небольшое изменение в меню, и мы сразу оказались во власти банальности. Я только что разозлил Дёница, рассказав в саду, как в конце 1939-го Гитлер посылал свой четырехмоторный самолет в Позен за рождественскими гусями. Пилот Гитлера Баур в оправдание говорил, что самолет, который почти не используется, должен иногда совершать полеты для профилактики. Гусей Гитлер отправлял в подарок близким друзьям. Любопытная смесь буржуазной заботы и расточительности монарха, но Дёниц видит в этом лишь нарушение приличий. Он пришел в сильное волнение, но в конечном счете нашел выход, отказавшись поверить в мою историю.

2 апреля 1951 года. Последние дни моего отпуска, который я устраиваю раз в полгода. Каждую ночь принимаю таблетку снотворного. Но сегодня меня переполняют эмоции благодаря письму от моей секретарши фрау Кемпф. Пол Генри Нитце, который много меня допрашивал по поводу вооружений и воздушных бомбардировок, пока я находился в Фленсбурге, и который сейчас занимает солидный пост директора отдела стратегического планирования в Государственном департаменте, выразил в письме сочувствие к моему положению в Шпандау.

4 апреля 1951 года. Это проявление внимания имеет для меня большое значение, хотя в целом письмо лишь выражает сожаление по поводу того, что Нитце ничем не может Мне помочь. Что такого в этом письме? Почему оно меня так взволновало? Возможно, все дело в том, что в этом мире чиновников, охранников и директоров со мной говорит человек моего круга и положения. Какими бы дружелюбными ни были охранники, мне приятно, когда меня хоть раз не называют «номером пятым».

5 апреля 1951 года. Архитектор часто автоматически подсчитывает «кубатуру» здания, вот и я только что прикинул, что объем тюрьмы, в которой содержат нас, семерых заключенных, составляет примерно тридцать восемь тысяч кубических метров. По сегодняшним ценам строительство такого помещения обошлось бы в семь-восемь миллионов марок. Таким образом, моя одна седьмая часть, размером с небольшой дворец, стоит более миллиона марок[12]. Никогда еще не жил с таким размахом.

У нас три кухни: одна для нас, одна для охранников и одна для директоров. Охранникам и директорам еду подают официантки; но, конечно, не нам, хотя в газетах писали, что каждого из нас обслуживают три официантки. Есть секретари, электрики, истопники, уборщицы и прачки. Мы сами поддерживаем порядок в нашей части тюрьмы; мы сами стираем свое белье и приносим себе еду. Тем не менее, на нас работают два повара и два санитара.

Два года назад берлинским властям разрешили вдвое урезать расходы, составлявшие примерно 400 000 марок в год. Число работников тогда сократилось с пятидесяти до тридцати человек. Тем не менее, по моим подсчетам тюрьма обходится примерно в 300 000 марок. Еще 400 000 уходит на содержание охраны западных стран, состоящей из двадцати четырех человек. А еще расходы на ремонт и обслуживание здания. Через пятнадцать лет, когда придет время моего освобождения, в Шпандау будет вложено 15 миллионов марок.

Годовой бюджет Шпандау примерно соответствует сумме, которая тратилась на содержание Бергхофа.