Шпион товарища Сталина

Шилов вдруг вздрогнул, как от удара, и по-стариковски сгорбился. Румянец исчез с лица. Ветеран горестно покачал головой, но через секунду гордо выпрямился, к нему снова вернулась военная выправка.

— Страшно было, детки. Очень! Когда совсем невмоготу было, я песню пел «Ты постой, красавица моя!» Был комсомольцем, атеистом, а на войне стал молиться. Бабушка одна подсказала. Всегда молился перед боем. Всегда, слышите? Читал свои молитвы. Слова простые. Мои слова! Смысл один был, что-то такое: «Слава Небу, Свету белому, Слава Солнцу, Диву светлому, Солнца луч, как колос, зреет, Тьма меня взять не сумеет!» Как детские стишки, а ничего меня не взяло. Верите?

Экскурсанты стояли, не шелохнувшись. Никто не решился ничего сказать. Экскурсовод вдруг расплылся в голливудской улыбке.

— Внимание, друзья мои, а теперь самое интересное! Двенадцатого июля тысяча девятьсот сорок третьего года Михаил Шилов был на Прохоровском поле. Живой свидетель!

Толпа, как ребенок, тонко ойкнула и восторженно вскрикнула. Не сговариваясь, все дружно зааплодировали.

Лицо Шилова неожиданно омрачилось.

— Если вдуматься, что может перенести человек? Где предел? Есть ли?

Шилов резко развернулся лицом к Прохоровскому полю так, что тонкие руки парня-экскурсовода, словно смирительные веревки продолжавшие лежать на его плечах, недовольно соскользнули вниз.

Ветеран поймал ртом воздух, поднял лицо вверх и подставил его под ласковые солнечные лучи.

— Наш человек не о деньгах думает и удовольствиях, что от тела приходят да телом заканчиваются. Умирает за светлое небо, дорогое солнце, милую сердцу землю. Да разве умирает? Сладко сливается с родным небом, и еще крепче наш щит и меч. Потому не могут враги взять Россию. Запомните, дети!.. А все разговоры, что, мол, гнали нас на убой, их легче всего вести, потому что нет в них веры, совести и чести.

Толпа экскурсантов не просто замолчала, она онемела. Экскурсовод вновь нахмурился, словно опять ему что-то очень не понравилось.

Шилов низко поклонился волнующемуся под порывами ветра полю и степенно пошел к свежевыкрашенному танку Т-34, застывшему на постаменте на поляне в окружении нежных васильков. Броня танка была сплошь усыпана свежими пахучими розами. Шилов нагнулся, тронул узловатыми пальцами мягкие васильки, затем, выпрямившись, погладил твердыми, как наждак, ладонями колючие розы.

Толпа, не шелохнувшись, словно завороженная, следила за его действиями. Экскурсовод шумно вздохнул, раз, другой, привлекая к себе внимание, но безуспешно, тогда он энергично взял под руки стоявших рядом симпатичных стройных девушек.

— Время, время, великое, грозное время. Время не ждет, дорогие мои! У нас по плану обед. Да, красавицы, полевая кухня сорок третьего года. Прошу!

Как не совсем очаровательный в силу неимоверной худобы Орфей, экскурсовод увлек девушек за собой. Толпа, наконец, очнулась, загудела пчелиным ульем и двинулась вслед за неугомонным гидом.

— Фронтовые наркомовские сто грамм за Победу! — задорно сказал экскурсовод. — Впрочем, советское шампанское тоже будет. Правда, пить придется из алюминиевых кружек.

Девушки звонко рассмеялись. Шилов обернулся и с улыбкой посмотрел на молодежь. В его глазах мелькнула юношеская озорная искорка.

Толпа экскурсантов отдалилась. Девушки вдруг вырвались из цепких рук экскурсовода, обернулись и энергично стали махать Шилову, кто рукой, кто косынкой. Шилов помахал им рукой в ответ.

Девушки стали звать его.

— Идемте с нами!

— Сейчас, иду!

Вдруг тишину дня разорвал глухой и грозный раскат грома. Вершина дальнего западного холма насупилась фиолетовой грозовой тучей, чем-то похожей по своим очертаниям на шлем Нефертити.

Шилов замер и пристально посмотрел на запад, словно вместо грозовой тучи увидел нечто гораздо более серьезное и пугающее. Губы Шилова зашевелились, он читал какие-то стихи, внятно прозвучали лишь две строчки:

— Не знает «тигр» заветный ключ, хоть страшен он, огнем колюч…

Вдруг сзади кто-то осторожно кашлянул. Шилов оглянулся и увидел, кажется, своего ровесника, по виду иностранца, одетого так, словно турист собрался в поход. Светлая спортивная куртка сидела на нем великолепно, алый рюкзачок уютно устроился за спиной точно между лопаток, удобные стального цвета штаны в обтяжку подчеркивали тренированность икр и бедер, а на ступнях чернели внушительные альпинистские ботинки на толстой рифленой подошве.

Если бы не слегка отяжелевшие, словно налившиеся грустью глаза и глубокие морщины у складок волевого рта, а еще кирпичный, как у гипертоника, цвет лица, можно было бы подумать, что к Шилову подошел аккуратно и очень коротко подстриженный симпатичный сухопарый стройный молодой блондин. Своими чертами он чем-то напоминал какого-то известного германского рыцаря-крестоносца. Застарелый длинный шрам над ухом зажил неудачно, но он не портил впечатления, напротив, органично дополнял образ благородного борца за рыцарскую справедливость.

— Прошу ист извинит. О!.. Почему я все время говорю «ист»? Загибаю русский язык под немецкий, да? Не ист гут. Прошу извинить за мой ист русский язык.