Шпион в шампанском. Превратности судьбы израильского Джеймса Бонда

Я был ошеломлен. По размерам камера оказалась стандартной, с небольшим зарешеченным оконцем. Но она была превращена в то, что по тюремным стандартам можно считать номером люкс в хорошем отеле. Стены были недавно покрашены светло-голубой краской. На полу перед окном лежал толстый совершенной новый матрац, застланный таким же новым одеялом. Из-под одеяла выглядывала подушка с простыней. Оставшаяся площадь пола тоже была застлана одеялами. Тут же были складной стол и стул, небольшой комод и даже книжная полка с несколькими английскими книгами. С потолка свисала электрическая лампочка. Параша была вычищена до блеска, и к ней было приделано туалетное сиденье. В углу к стене был прикреплен бачок с краном для питьевой воды. В довершение всего на стене висела картина с изображением какого-то пейзажа.

— Это подарок от Роберта, одного из «трех мушкетеров», — пояснил Виктор. — Он довольно приличный живописец.

— Виктор, я просто не знаю, что сказать! — воскликнул я, пораженный всем этим тюремным великолепием. — Как вам это удается?

— Связи, — улыбнулся Виктор. — Я рад, что вам тут понравилось. Старайтесь чувствовать себя как дома. Как знать, может быть, вам придется провести здесь немало времени.

— Интересно, — заметил я, — как, оказавшись в тюрьме, сразу начинаешь ценить маленькие удобства и радости жизни. Еще год назад мне бы показалось, что здесь просто невозможно существовать, и вот я уже счастлив, что у меня чистая камера и несколько предметов примитивной мебели.

— Я покажу вам еще кое-что, — продолжал Виктор.

С этими словами он отделил нижнюю часть книжной полки. Обнаружился тайник, в котором находились электрическая сковородка, нож и пачка кофе.

— Все маленькие запретные вещи, — улыбнулся Виктор. — Пока вы не привыкнете, вам лучше есть вместе с нами, но вечером вы можете выпить чашку кофе или приготовить себе что-нибудь самостоятельно.

В камеру вошел заключенный с двумя чашками дымящегося кофе.

— Это Мухаммед, — представил его Виктор. — Он будет вашим слугой.

Это было самым невероятным. В одной из строгих египетских тюрем я мог жить как барон, даже с личным слугой. Но скоро я узнал, что все узники, у которых водились деньги, имели своих слуг, которые убирали им камеры, стирали белье, готовили пищу и доставляли контрабанду. За это им платили пять-шесть сигарет в день. Виктор объяснил мне, что здесь, как и во всем Египте, есть огромная разница между тем, что есть, и тем, что должно быть. Весь четвертый этаж был отведен опасным политическим преступникам, которые были приговорены к каторжным работам, но из них практически никто вообще ничего не делал. Считалось более безопасным держать их в изоляции от других заключенных, на которых они могли дурно повлиять.

Виктор рассказал, как лет десять назад ему вместе с другими израильтянами пришлось работать в каменоломне, расположенной в трех милях от тюрьмы. Это была действительно каторжная работа, на скудном пайке и с частыми избиениями. Согласно египетским правилам, все новые заключенные в первые три года своего пребывания в тюрьме относились к третьему классу и должны были работать в каменоломне. Тот, кто выживал за эти три года, переходил во второй класс и мог работать в мастерских на территории тюрьмы. Еще после шести лет узник переходил в первый класс, когда он мог выбирать работу по своему вкусу или вообще не работать. Это повышение класса также предусматривало введение некоторых дополнительных привилегий в плане личной переписки, некоторой мебели в камерах и увеличения суммы денег, которая могла быть потрачена заключенным в тюремной лавке.

Узники первого класса могли тратить десять египетских фунтов в месяц, второго класса — семь, и третьего — пять. Однако далеко не все имели деньги на своем счете, а десять фунтов для многих из них считалось целым состоянием. Например, месячная зарплата старшего сержанта с двадцатипятилетним стажем составляла около десяти фунтов. Виктор сообщил мне, что, как ему стало известно, по просьбе немецкого консула меня определили сразу в первый класс. То же самое было сделано и в отношении моей жены. Что же касается писем, то Виктор заверил меня, что я могу переписываться с кем угодно без ограничений. Всего этого ему удалось добиться через майора Камаля, который питал слабость к американским сигаретам и швейцарскому шоколаду.

Согласно тюремным правилам, особо опасные политические преступники должны были двадцать три часа в сутки проводить под замком в своих камерах, но Виктор заверил меня, что это правило никогда не выполняется.

Камеры открывались в семь утра, потом закрывались на два часа в середине дня и, наконец, окончательно в пять вечера. В период «открытых дверей» все могли заниматься чем угодно. Опять-таки по правилам тюрьмы, политические заключенные не могли ни с кем общаться, но и это правило тоже не соблюдалось. Тюремные власти смотрели на это сквозь пальцы не по собственной доброте, а просто потому, что соблюдение этого правила было связано с большими хлопотами.