Вот и ресторан «Медведь». Саша встретила Моэма. Вместе они вошли в отдельный кабинет. Моэм готовился увидеть волевого, жесткого и решительного лидера огромной воюющей страны. Но был разочарован. Он вспоминал о встрече с Керенским:
«Вид у него болезненный. Все знают, что он нездоров; он и сам, не без некоторой бравады, говорит, что жить ему осталось недолго. У него крупное лицо; кожа странного желтоватого оттенка, когда он нервничает, она зеленеет; черты лица недурны, глаза большие, очень живые; но вместе с тем он нехорош собой. Одет довольно необычно — на нем защитного цвета костюм, и не вполне военный, и не штатский, неприметный и унылый… Я не почувствовал в нем особого обаяния. Не исходило от него и ощущения особой интеллектуальной или физической мощи. Однако поверить, что своему возвышению он обязан исключительно случаю и занял такое положение лишь потому, что никого другого не нашлось, невозможно. На протяжении беседы — он все говорил и говорил так, словно не в силах остановиться, — в нем постепенно проступило нечто жалкое… В итоге он произвел на меня впечатление человека на пределе сил. Судя по всему, бремя власти ему непосильно».
Последующие встречи лишь усиливали разочарование, и через связника Моэм шлет в Лондон нелестный отзыв о главе Временного правительства. Дела в России ухудшаются день ото дня. Керенский, слабый и безвольный человек, при этом снедаемый тщеславием, увольняет любого министра, который, как ему кажется, представляет угрозу для его положения. С трибун трещат бесконечные речи. Нехватка продовольствия становится все более угрожающей, приближается зима, а топлива нет. Находящиеся в подполье большевики активизировались. Ленин уже в Петрограде, и Керенский знает, где он находится, но не осмеливается его арестовать.
На основе обрывочной информации, оговорок и намеков, полученных во время салонных бесед в «Медведе» и в квартире Саши Кропоткиной с людьми, близкими к Керенскому, в первую очередь с членами его правительства, Моэм докладывал своему шефу: у главы Временного правительства нет твердой и однозначной позиции по поводу выхода или невыхода России из войны.
Одной из задач Моэма было исследовать общественные настроения в России 1917 года. В этом деле ему помогал баронет Хью Уолпол, британский писатель, работавший в то время в России в Красном Кресте. Он снабжал коллегу важной информацией. Моэм также вел долгие обстоятельные беседы с Томашем Масариком: обсуждался вопрос о средствах для организации Чехословацкого легиона.
Савинков
Да, Керенский — тяжелое разочарование. Но встречи в «Медведе» продолжаются. И с Керенским, и с его министрами, и с влиятельными людьми, не входящими во Временное правительство. Раз в неделю писатель-разведчик приглашает именитых гостей в отдельный кабинет. Он не скупится заказывать водку, черную икру и прочие разносолы — дорогое, надо сказать, удовольствие в столице воюющей страны.
Моэм дает понять Керенскому о своих высоких полномочиях, превышающих журналистские. Он заверяет: правительство Соединенного Королевства готово предоставить необходимые финансы и военные силы, лишь бы Россия не выходила из войны. В ответ на это Керенский пускается в пространные рассуждения, демагогию, не говорит ничего конкретного о стратегических и тактических планах Временного правительства. В своих шифровках Моэм едва сдерживает раздражение по этому поводу.
Но несомненной удачей стало знакомство с Борисом Савинковым. Он произвел самое сильное впечатление на Моэма. Англичанин был сражен обаянием личности знаменитого террориста. Как-то раз за банкетным столом в «Медведе» тот, держа в руке бокал с шампанским, заявил Моэму:
— Или Ленин поставит меня к стенке, или я его!
Савинков — это реальная сила, — приходит к такому выводу Моэм. Помимо воли и компетентности, Савинков обладал еще и высоким постом: был управляющим военного министерства и товарищем военного министра (военным министром был сам премьер Керенский).
В своих «Записных книжках», изданных в 1949 году, Моэм вспоминал о Савинкове:
«До революции он возглавлял террористов. Разработал и осуществил убийство Плеве и великого князя Сергея. Полиция охотилась за ним, и он два года жил по британскому паспорту. В конце концов его настигли в гостинице. Отвели в столовую, где ознакомили с сутью дела. Савинкову сказали, что он может просить все что угодно. Он попросил содовой и папирос. Принесли содовую, и офицер, командовавший солдатами, производившими арест, вынув папиросу из портсигара, кинул ее Савинкову. Савинков взорвался. И швырнул папиросу в лицо офицеру со словами: “Не забывайте, что я такой же дворянин, как и вы”. Пересказывая мне этот эпизод, он посмеивался. И я еще более утвердился во мнении, что люди, волнуясь, говорят точь-в-точь как в мелодрамах. Вот почему лучшие писатели так недостоверны.
Я спросил, что он чувствовал, когда его арестовали, испытал ли он страх.