Шпионка. Почему я отказалась убить Фиделя Кастро, связалась с мафией и скрывалась от ЦРУ

Первое, что я сделала по возвращении в Нью-Йорк, – забрала маму из больницы «Ленокс Хилл», где она лежала, и отвезла ее в дом к Эдди. Я переделала одну комнату под больничную палату, почти точь-в-точь как настоящую. Мы так и не узнали, что именно случилось, но я всегда подозревала, что это были грязные проделки Фрэнка Нельсона и Стерджиса, как же без него. Пока я была под защитой охраны, мама пожаловалась на плохое самочувствие и решила, что ее, должно быть, продуло под кондиционером. Два Фрэнка отвезли ее к врачу на Парк авеню. Как она мне потом рассказала, ей что-то вкололи, после чего появились признаки паралича, и все тело перестало ее слушаться, хотя мозг продолжал работать абсолютно нормально. Даже ее постоянный лечащий врач, как и я, думал, что вещество, которое ей дали, повлияло на нервную систему. Моника тоже считала, что в этом ненужном уколе содержался какой-то яд. В любом случае, она быстро угасала, и так как я не хотела сдавать ее в дом престарелых, то наняла сиделку, которая мне помогала, потому что мама была прикована к постели, а я хотела обеспечить ей самый лучший уход. Когда могла, я вывозила ее в инвалидной коляске прогуляться вдоль пролива Ист-ривер, делала ей прическу, иногда мне даже удавалось рассмешить ее.

Она умерла у меня на руках 7 декабря 1977 года. Это означало конец не только для нее, но и для меня, частичка меня умерла вместе с ней. Я лишилась своей опоры и поддержки, единственного в жизни человека, с которым могла поговорить по душам, хотя мы часто спорили: она была недовольна моими решениями и была не в силах справиться с неподъемным грузом ответственности, который я взвалила на ее плечи.

Я безутешно зарыдала: там было фото трех– или четырехлетнего мальчика, как две капли воды похожего на Фиделя. Я сразу поняла: она все это время знала, что мой первенец выжил.

Я обнаружила, что у мамы было много секретов – открывшаяся правда причинила мне немало боли. Когда я начала разбирать сумки, где хранилось много памятных вещей, некоторые еще с двадцатых годов, то наткнулась на спрятанный в одной из подкладок конверт, на котором было написано «Ягодка» – так она ласково называла меня. Открыв его, я безутешно зарыдала: там было фото трех– или четырехлетнего мальчика, как две капли воды похожего на Фиделя. Я сразу поняла: она все это время знала, что мой первенец выжил.

Сначала я была в ярости, меня разрывало изнутри. Как она посмела скрыть это от меня? Как она могла спокойно смотреть, как меня терзают сомнения? Она не имела права!

Немного успокоившись, я прочитала записку, написанную, судя по всему, не так давно: в ней упоминались Моника и Марк, который родился всего восемь лет назад. Мама убеждала меня в том, что мне стоит посвятить себя заботе об этих двух детях и не переживать по поводу первенца, уверяла, что с ним все хорошо. Вновь и вновь перечитывая эти строки, всматриваясь в фотографию, думая о малышке Монике и «Пчелке», я понемногу успокаивалась и начинала понимать ее мотивы. Думаю, что она сделала это ради меня – чтобы я не сошла с ума. Наверное, на ее месте я поступила бы точно так же. Я поняла, что она сделала так из лучших побуждений, и простила ее, ведь любила больше всех на свете.

Одно я знала точно: я не могла жить без нее. Я была подавлена, разбита и потеряна. Начиная с тех пор я чувствовала себя абсолютно несчастной. Моника, с которой мы столько времени проводили вместе, когда она была подростком, уверена, что это стало переломным моментом, с которого все покатилось по наклонной: нас преследовали одни несчастья. Мы всегда жили в относительном достатке, а теперь оказались за чертой бедности. Мы вынуждены были терпеть лишения, остались без крова, нас выгоняли из жилья за неуплату, а иногда наступали отчаянные дни, когда не хватало денег даже на еду.

Напрасное бегство

Смерть мамы стала большим потрясением: у меня земля ушла из-под ног. А мне, как никогда, нужна была поддержка. Усиливалось напряжение в связи с расследованием убийства Кеннеди, и я разрывалась между разными структурами, которые требовали от меня прямо противоположного. Я не только не хотела снова столкнуться со Стерджисом и кубинцами, но и боялась, что данные мной показания могут быть использованы против меня самой и мне предъявят обвинение в ограблении оружейных складов. Единственное, что пришло мне в голову, – сбежать.