Шпионская игра (ЛП)

  Н е он получил крюк Голландии. Я взял название места и представил его там героем, подобным Скотту на полюсе: Питер на косе, море грохотает, флаг на ветру. Но он не выглядел героем. Он вернулся домой молчаливый, задумчивый, пристыженный. Он не разговаривал ни со мной, ни с кем-либо еще. Я вспомнил, как это было раньше и вернулось бы к тому времени снова: шпионская игра, сожженные шифры, подозрения, все это. Тогда он мог бы быть агентом, а не только собой. И будет такая история: Питер, секретный агент, вернулся с неудавшейся миссии, ожидая разбора полетов, временно без связи с внешним миром, охраняя свою тайну, как рану. Если бы это была история, у нас был бы выход. Что-нибудь случится. Раны заживают. В рассказах всегда что-то происходило потом.

  Было сочтено лучшим, поскольку Питер все равно ушел в конце семестра, чтобы он не возвращался в школу. Он оставался дома, и в течение нескольких дней недели или часов дня находили, что кто-то приходил учить его. Папа тоже брал отпуск, время, которое должно было быть предназначено для общения с Питером, и все же большую часть времени он проводил в саду.

  В тот год было очень красиво. Я приходил домой из школы, выходил искать его и гулять по нему. Питер будет в своей комнате. Я мог видеть, что он там, через настежь распахнутых окон, но иначе я бы этого не узнал. Прямо под окнами и внутри на лестничной площадке я мог слышать тонкий звук его транзисторного радиоприемника.

  Папа оплакивал тяжелую зиму. Погибли многие нежные кусты. Другие казались умершими, но он срезал их, почти до земли, и внезапно появились прекрасные побеги, зеленые или иногда с красными кончиками, и он сказал: «Видите, это было не так уж плохо, как все это. Вещи все еще живы, под землей ».

  Там, где растения пропали или были срезаны, открылись пространства, заполненные цветами. Некоторые были из семян, которые он рано посеял под прикрытием, зная, что должно было произойти. Это были легкие, воздушные вещи, простые цветы, которые я любил больше, чем кусты. Я ходил с ним, и он назвал мне их имена, и я собрал их и принес в дом: маки, васильки, львиный зев и стебли с крошечными ароматными звездочками, которые раскрывались вечером, чтобы мотыльки могли подойти к ним.

  У роз также были имена: Мир, Пенелопа и Маскарад. Он позволил мне взять секатор и отрезать мертвые головы. Если вы продолжите срезать их, сказал он, они будут цвести все лето. Там, где на кончике нового красного побега скопилась зеленая муха, он потер пальцем и большим пальцем побеги и отжал их, а потом вытер пальцы о носовой платок. (Этому я не учился годами; мне было так противно смотреть, как они раздавлены.) Он осмотрел бутоны, и, если был дождь и бутоны стали коричневыми снаружи, он осторожно снял коричневые внешние лепестки. что он оставил сердцевину бутона чистой и нетронутой.

  Иногда я замечал, что Питер наблюдает из окна. Он держал там на подоконнике бинокль, большой старый, который был у какого-то двоюродного деда на флоте, и круглую банку с пулями для пневматического ружья, а саму винтовку прислонили к стене рядом с занавеской. Иногда я видел, как занавес опущен наполовину, и я видел в бинокль, иногда острие пистолета, как будто там был снайпер. Теперь у него был телескопический прицел: он мог видеть нас так, как будто он был рядом, смотреть, как мы моргаем, и видеть, как наши губы шевелятся, когда мы говорим.

  Однажды, когда я вошел в его комнату, я обнаружил, что он стоит на коленях у окна и снимает бутоны с роз. Папа косил, ходил взад и вперед по лужайке, не обращая внимания, звук косилки заглушал выстрелы.

  «Как ты можешь это сделать? Он любит эти вещи ».

  'Подожди. Он подберет их и подумает, что у них какая-то странная болезнь ».

  И прежде чем выйти за дверь, я сказал: «Куда ты собирался, Питер?

  «Это ведь был Кенигсберг? Или как там сейчас это называется Россия. Вы собирались туда ».

  Он не смотрел на меня, а только целился в окно.

  «Или, может быть, это был Берлин. В любом случае это было глупо. Вы бы ничего не нашли ».

  Он повернулся. Он не смотрел мне в глаза, а только приставил пистолет к моим ногам.

  Я быстро вылез из машины и потом услышал выстрел, услышал треск и услышал, как пуля ударилась о нижнюю часть двери.

  Потом был день, когда пошел дождь, и папа отвез нас в Оксфорд. Когда мы встали, шел дождь, и, должно быть, дождь шел всю ночь. Бочка с водой разлилась там, где в нее впадали водостоки, розы провисли на стеблях под тяжестью воды, а бледно-лиловый цвет был темным, как свинец. Я не знал, поехали ли мы в тот день из-за дождя, который сделал его плохим для садоводства, или из-за того, что он уже спланировал поездку.