Ллойд вернулся к бару и наливает себе еще мартини. — Что скажешь, если мы продолжим нашу программу? Деклан принес свое знаменитое карри из козлятины. И я потратил все утро на то, чтобы опалить щетину со свиной грудинки, так что, надеюсь, вы отнесетесь к моей поркетте с должным уважением.
Предполагалось, что это заседание книжного клуба, но никто даже не упомянул название книги, которую мы должны обсудить. Ибн Баттуте и его приключениям в средневековом мире придется подождать, пока наши желудки не наполнятся и мы не обменяемся сплетнями. Мы все переходим в столовую, где вскоре накрывается стол с неизменно превосходным карри Деклана, персидским рисом Бена, свининой Ллойда и моим тайским ларбом — рецептами, которые мы собрали за годы работы в отдаленных местах. Жизнь за границей меняет ваш вкус; пристрастие к чили — это реальность.
Я смотрю на сидящих за столом, на кружок знакомых лиц, на волосы, которые поседели, или начинают седеть, или — как в случае с Беном — совсем исчезли. В этих мозгах накоплен более чем вековой опыт, но время идет своим чередом. Сюда приезжает молодежь, и мы становимся расходным материалом. Итак, мы прогуливаемся по нашей тихой маленькой деревушке, рассказывая о книгах, которые мы прочитали, и блюдах, которые мы готовили, а также о том, где найти лучший онлайн-источник коры кассии и сычуаньского перца-горошка. Полагаю, что есть вещи и похуже.
Звонит мой сотовый.
Я не жду никаких звонков, и это необычно, что мне вообще кто-то звонит, потому что я поделилась своим номером мобильного с весьма небольшим кругом людей. Я опускаю взгляд на свой телефон и вижу имя Лютера Янта в идентификаторе вызывающего абонента. Он, наверное, звонит, чтобы еще раз поблагодарить меня за лисью шкурку, которую я подарила ему сегодня утром.
— Привет, Лютер. — отвечаю я, осознавая, что мои товарищи по ужину перестали разговаривать и прислушиваются. Это привычка, от которой мы, похоже, уже никогда не избавимся — подслушивать.
— Как там у тебя дела? — спрашивает Лютер.
— Я ужинаю в гостях у друзей.
— А, ну хорошо. Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке.
— А почему бы мне не быть в порядке? В чем дело?
— Прямо сейчас у тебя в доме творится какая-то неразбериха. Я услышал сирены и подумал, что, может быть, у тебя пожар или ещё что. Я только что вышел на свое крыльцо и вижу полицейские машины у тебя на подъездной дорожке. Сейчас Келли обуется и мы пойдем посмотрим.
— Нет, ни в коем случае. Вы оба держитесь подальше. Я прямо сейчас возвращаюсь домой. — Я кладу трубку и смотрю на четыре лица, уставившиеся на меня. — Мне нужно идти. Что-то случилось в моем доме.
Деклан откладывает салфетку. — Я пойду с тобой.
— Нет, пожалуйста. Продолжайте ужинать без меня. Я сама разберусь.
Тем не менее, Деклан провожает меня до входной двери. В нем всегда была нотка старомодной вежливости. Возможно, это связано с тем, что он сын дипломата, или с тем, что он вырос в швейцарских школах-интернатах, детство которых так отличалось от моего собственного. Мое детство научило меня, что я никогда не должна полагаться на помощь мужчины; Деклан же вырос, веря, что помочь нуждающейся женщине — его мужской долг.
— Брось, Мэгги, меня не затруднит поехать вместе с тобой, — говорит он — если назревают какие-то неприятности, ты не должна разбираться с ними в одиночку.
— Разумеется, не буду, только не с полицейскими машинами на моей подъездной дорожке. Но спасибо тебе.
Когда я уезжаю, он все еще стоит на крыльце и смотрит мне вслед. Я испытываю почти облегчение, когда он наконец исчезает из виду, и я могу сосредоточиться на том, что, возможно, происходит в моем доме. Могла ли я оставить плиту включенной? Кто-нибудь пытался вломиться внутрь? Что бы это ни было, я предпочитаю разобраться с этим самостоятельно.
Когда я сворачиваю на свою частную дорогу, я вижу синие огоньки, мелькающие среди деревьев. Две полицейские машины. Лютер не преувеличивал; должно было произойти что-то по-настоящему серьезное, чтобы обе патрульные машины Пьюрити приехали к моему дому. Я подъезжаю к одному из патрульных автомобилей и выхожу в похожие на стробоскопы вспышки габаритных огней. Моему вниманию сразу же предстаёт причина, по которой здесь находится полиция.
На моей подъездной дорожке лежит тело. Яркий свет фар патрульной машины освещает лицо женщины. Лицо, которое я сразу узнаю. Бьянка лежит на спине, ее глаза обращены к небу, руки раскинуты по бокам, как будто ее распяли. На ней та же одежда, в которой она была сегодня днем, когда стояла у меня на кухне: узкие черные брюки, облегающий синий жакет, ботинки на шнуровке. У нее во лбу пробиты два пулевых отверстия. Двойное нажатие. Казнь.