Шпионы и все остальные

Пряхин вздохнул, развел руками. Чего тут спорить, огород городить… Из своего чемоданчика он достал специальный тестер-анализатор, поколдовал над каждым из кабелей, показал фейсам какие-то значения на дисплее.

— Да все в порядке!

Поднявшись наверх, он нашел подходящую палку, вытряс мышиное гнездо в пакет и выбросил.

…За десятую долю миллисекунды сигнал тестера прошел через кабели правительственной связи и достиг Москвы. А точнее — коммутационной камеры, расположенной на глубине двадцати пяти метров где-то под Кремлем. Чуткий и умный прибор, прозванный своими создателями «патефоном Кольбана», зафиксировал сигнал и добавил данные о нем в «двухчасовой» пакет. Когда спутник-шпион окажется над широтой Москвы, прибор отправит этот пакет через шестьсот пятьдесят километров воздушного и безвоздушного пространства. Там уже содержались записи переговоров двенадцати разных абонентов правительственной связи в Москве, Иваново, Барнауле и Белграде, а также сигналы еще нескольких тестовых «прозвонок». Последние фиксировались в памяти прибора как короткий писк. Специалисты в Лэнгли, которые всему любят давать прозвища, ласково называли его «О'кей-Маус». Пи-и! Все в порядке! Система работает!

В последнее время такие сигналы заметно участились. Если бы чуткий и умный прибор, установленный под Кремлем, был способен делать выводы, он бы, наверное, решил, что вся сеть правительственной связи России проходит тотальную проверку. Но он только собирает и отправляет данные. А выводы делают люди, которые эти данные получают…

Политик Бруно

Свой журнал Маша презентовала в галерее «Красный Октябрь», на территории бывшей кондитерской фабрики. Назывался он «Ппц». Журнал, в смысле. «Полиграфический Подиум-Центр». Это, б…дь, только Машка могла додуматься. Нет, а в самом деле, почему она не назвала его «Бдь», скажем?

Само мероприятие под стать — обычная Машкина заедрень: «голубые» табунами, девки безжопые, музыка как из перфоратора, из выпивки белый «сухарь», гуляево до шести утра. О чем тут гулять, спрашивается? Куда гулять? С кем? Но все гуляли. Даже Романыч. Бруно ни за что бы сюда не сунулся, если бы не Романыч. Пришлось терпеть.

Да, был один приятный момент. Стены в этой галерее голые, как в карцере в череповецкой «десятке». Единственное украшение — фотки. Где-то два на два метра. Или даже больше. На них та же голубень и девки, что и в зале, один в один, Бруно даже узнал пару рож… А на одной из фоток он совершенно неожиданно узнал самого себя. Офигел даже. Костюм с блестками, одна рука в кармане, вторая даже не рука, а как крыло размазанное, он ей взмахнул просто очень резко. Лицо интеллигентное, мужественное такое, и орет на кого-то. Ну, точно он. И все это на фоне трепетовской усадьбы, в стеклянной стене отражается синее небо. Это, похоже, фотограф Машкин его подловил, он ошивался там пару дней, носатый такой. А Бруно даже не знал. Вспоминал-вспоминал, когда он рукой вот так махал, так и не вспомнил. Наверное, бухой был, кого-то нах послал. Или в рожу кому дать хотел. Возможно, даже самому фотографу.

— Что скажешь? Нравится? — подкатила Машка, в руке стакан.

— Голубое небо я бы, конечно, убрал, — сказал Бруно важно. — Голубень не люблю. А так ништяк.

— Честно говоря, это Семен попросил, чтобы тебя сфоткали.

Она сунулась в стакан, увидела, что пустой, поморщилась.

— Он сказал, надо тебя раскручивать потихоньку. Какая-то партия, выборы, хня, короче. Ты чего, серьезно на это подписался?

— Народ как бы за, — сказал Бруно. — Я как бы не против…

— Да, дела-а, — протянула Машка и посмотрела на фото. — Но ты ничего получился, как ни странно! До сих пор офигеваю. Я ведь тогда Романыча чуть не послала, говорю, Бруно — это дикий трэш, у него ж морда каторжная, он всех рекламодателей мне распугает… Ты извини, конечно.

Машка грациозно взмахнула стаканом:

— Но ведь это бизнес, бабки, туда-сюда, сам понимаешь… А сейчас смотрю — хм, задорно так получилось, с матерком, свеженько. Может, на обложку тебя поставим в следующем месяце, если никто это место не скупит. А? Только татушек нарисуем — шея, руки, чтобы костюм не закрывал. Ты как?

— Хватит того, что ты мне бороду нарисовала, как у негра черножопого, — проворчал Бруно.

— А чего, нормальная бородка. Ой, ладно, там Лубутена привезли — он тоже с бородкой, видишь? Сейчас такое начнется… Я побежала, короче.

Но она еще притормозила на полсекунды, чтобы обернуться и добавить:

— А ты ничего, Бруно, симпатичный!

— Ага, — сказал Бруно.

Честно говоря, за всякими заботами он успел подзабыть о своем новом статусе партийного вождя. Бруно пошел искать в тусовке Романыча и обнаружил его в компании Сулимова и очень полного мужчины с розовым девичьим лицом.

— Маленький народ! — кричал Романыч, пытаясь перекрыть шум, который издавали музыканты на подиуме. — Они сами так себя называют!

— А я тебе о чем! — орал в ответ Сулимов. — Значит, должно присутствовать слово «народный» или «народная»!

— Но ведь это глупость! Народ здесь имеется в виду в другом смысле! Не в глобальном!