Шпоры на кроссовках

— Да оно бы и ладно. Бьют они очень уж сильно, да ещё и электричеством стегают. Только обидно. Они к Сталинграду подходят, слышал, Никол? Ну как возьмут, что тогда? А я и не узнаю…

— Не возьмут, — неожиданно вырвалось у Кольки. — Под Сталинградом их разобьют. Ещё хуже, чем под Москвой. И вообще… наши выиграют. Да их уже убьют там, — снова против своей воли добавил Колька, — я радио недавно слушал.

— Молчи! — пальцы Алеся запечатали рот — сухие и сильные. — Правду говоришь?! — тут же требовательно спросил мальчишка, подавшись к Кольке. — Ну правду, не врёшь?!

— Правду, — твёрдо ответил Колька.

— Хорошо, — успокоенно сказал Алесь. — Вот теперь — хорошо всё… Слушай, если выберешься, то… — Алесь замялся и больше ничего не успел сказать — дверь на верху распахнулась, красноватый свет ударил в низ по короткой каменной лестнице, и чёрный силуэт наверху позвал по-русски:

— Эй, новенький! Выходи!

Кольке показалось, что на него надели наушники. Алесь ещё что-то говорил, тот, наверху, поторапливал, но Колька ничего не слышал и не ощущал — даже ударившись плечом о дверной косяк, не почувствовал. Солдат — в той же форме, что и сидевшие у подъезда — запер замок и прислонился к стене, обменявшись несколькими словами с таким же, пришедшим за Колькой. Тот несильно толкнул мальчишку в спину:

— Руки назад. Иди вверх, — и снова толкнул к лестнице, уводившей почти от подвальной двери на второй этаж, откуда слышались голоса — немецкие. Они так заморозили Кольку, что он не сразу услышал голос топавшего позади солдата — быстрый, тихий и сочувственный: — Я не шваб[4]. Я словак, словак. Мальчик… — но лестница кончилась, и солдатик умолк.

В длинном коридоре, всё ещё светлом от садящегося солнца, у подоконников стояли немцы. Их было много — десятка два, и они совсем не напоминали привычных по фильмам. Вместо коротких сапог (за голенищами которых торчат гранаты и магазины к автомату.) — ботинки с клапанами — гетры, кажется. Автоматов ни у кого нет, почти все — пожилые, один даже в очках. На Кольку они смотрели, переговариваясь, глазами, ничего не отражавшими — ни злости, ни сочувствия.

Двое «настоящий», как подумал Колька, немцев стояли возле двери в конце коридора. Один — странно, но он запомнился — был тот здоровяк, который вел мотоцикл. Другой — совсем мальчишка, но высокий, с желтым чубом из-под серой пилотки — вдруг напомнил Колька одного десятиклассника, хорошего гитариста, он часто пел на школьных вечерах… У этих немцев тоже были ботинки с гетрами, но на шее висели настоящие автоматы, и руки, голые по локоть, лежали на них, как в кино. Здоровяк что-то рассказывал младшему товарищу, тот смеялся, и Колька, увидев, как здоровяк кивает на него, неожиданно понял: немец рассказывает о том, как чуть не опрокинулся из-за русского мальчишки.

Желтоволосый тоже уставился на Кольку прозрачными глазами и вдруг, усмехнувшись, толкнул его в грудь стволом автомата, и весело сказал:

— Ду бист юде![5]. Пух-пух!

Мотоциклист заржал, двинул товарища по спине, и тот отвесил Кольке пинок в бедро — не сильный, но обидный. Кулаки у мальчишки сжались — против воли, и желтоволосый протянул:

— Йооо! Партизан!

Равнодушие в его глазах сменилось — почти мгновенно — злостью. Раньше такое Колька несколько раз видел у пьяных, но немец не был пьян от водки. Ему нравилось чувствовать себя ХОЗЯИНОМ над русским мальчишкой, и его автомат покачнулся, уже по-настоящему целясь в грудь Кольке…

Конвоир что-то сказал по-немецки. Желтоволосый огрызнулся, но оружие опустил и посторонился, стукнул кулаком в дверь. Изнутри что-то крикнули, и словак толкнул Кольку вперед…

Первое, что бросилось Кольке в глаза — портрет Гитлера рядом со свёрнутым фашистским знаменем. Около окна сидел на столе молодой офицер — в рубашке, перечеркнутой подтяжками, серый китель с непонятными знаками различия висел на спинке стула, там же примостилась высокая фуражка и автомат. Офицер, не обращая внимания на Кольку, остановившемуся возле закрывшейся двери, увлеченно потрошил посылку и что-то насвистывал. По-прежнему не глядя на мальчишку, который еле стоял на ногах от дурноты, немец спросил на чистом русском языке:

— Хочешь шоколад? Настоящий, швейцарский… Смешно: я его раньше очень любил, и мама почему-то до сих пор убеждена, что я от него без ума. Для наших родителей мы всегда маленькие…

Кольке даже показалось, что немец разговаривает не с ним, и он огляделся. Но офицер выпрямился, взглянул на Кольку и кивнул:

— Гауптштурмфюрер Оскар Виттерман. По-вашему капитан СС… Так будешь шоколад? Я серьёзно предлагаю, его всё равно съест мой денщик, он страшный сладкоежка.

5

Колька пытался проглотить липкий комок, но он не глотался, возвращался на место. Тогда Виттерман, наблюдавший за мучениями мальчишки, налил из пыльного желтого графина в алюминиевый стаканчик воды и подал Кольке со словами:

— Пей и садись.