Шпоры на кроссовках

— Ну, всё, — сказал комиссар, перебрасывая из-за спины в руки немецкий автомат — такой же, как у Алеся. — Вы тут посидите, а мы пойдем дело делать.

— Товарищ комиссар…, — начал Алесь, но Андрыхевич лишь шевельнул бровью и на удивление быстро и бесшумно растаял в зелени с тремя десятками своих бойцов.

— Ничего себе!.. — вырвалось у Кольки. У него, что называется, «отлегло от сердца», когда стало ясно — в бой их не потащат. Алесь наоборот — выглядел злым и обиженным. Он уселся под кустом и что-то долго бурчал себе под нос, а потом, вздохнув, махнул рукой и сказал Кольке:

— Садись, порубаем, мне тут дали, — и вынул из кармана штанов сверток из материи.

Зверский голод, как-то подзабывшийся во время бешеных марш-бросков по болоту, тут же дал о себе знать. Колька плюхнулся рядом, скрестив ноги и сглотнул слюну.

В свертке оказалось две луковицы, нарезанное сало, черствый хлеб. Такого набора Колька еще никогда не потреблял, но сейчас и не заметил, как даже не съел — заглотил свою порцию, показавшуюся ему невероятно вкусной. Алесь, все еще жевавший подмигнул:

— Лучше этих, как их? Фрицевская еда, ты говорил?

— Петербургеры, — вспомнил Колька. — Лучше, — и подумал: а здорово было бы угостить Алеся в вагончике-закусочной возле школы! Он было представил себе такую картинку, но не успел ее просмаковать — неподалеку разом ударили несколько разноголосых автоматов, перебивая друг-друга, зачастили пулеметы — тоже разные по звуку, хлюпнули воздушными шариками несколько гранат, и донеслись крики на немецком. Алесь, побледнев, встал на колени, поднял автомат, скулы его затвердели. Перестрелка как-то быстро попритихла, но на нет не сошла — несколько стволов еще стреляли.

— Пойду, — сказал Алесь и, прежде чем Колька успел сообразить, как ему-то быть, Алесь уже мчался, пригнувшись и держа оружие наперевес, к кустам, только пятки мелькали…

…Оказывается, Попова Плешь и правда была плешь на голове — бой шел рядом, на другой оконечности острова. Колька не успел даже разлететься, как их обоих схватили в охапку и без особой нежности бросили наземь, сопроводив свои действия на русском и белорусском языках. Но и лежа можно было смотреть.

Картина боя на расстоянии казалась нестрашной и какой-то ленивой, если можно было так сказать.

Большинство егерей, кажется, погибла почти сразу — напрасно Колька недооценивал непритязательно выглядевших партизан. Но почти у самого берега, за камнями, лежал рослый пулеметчик и строчил — одной длинной, непрерывной очередью — по партизанам, не давая им передвигаться. А подальше на колене один егерь, зажав под мышкой автоматный ствол и не глядя стрелял назад, волок другого, перебросив его руку себе на шею.

— Виттерман! — вырвалось у Кольки. Он и в самом деле узнал пулеметчика. Алесь, мотнув головой, словно отгоняя муху, вставил вперед ствол автомата и открыл огнь из автомата — но было слишком далеко.

— Уйдет! — простонал мальчишка-партизан с такой злобой, что Колька поежился. Ему самому не хотелось стрелять, а наоборот — мутило и тянуло закрыть глаза, чтобы не видеть, как убивают люди других людей. Кащей знал, где прятать сапоги… Кольке страшно хотелось домой и не получалось заставить себя ненавидеть фашистов.

Пулеметчик теперь стрелял на бегу — спешил следом за командиром и раненым товарищем, то бежал, то поворачивался и стрелял, пятясь, короткими очередями. Партизаны перебирались следом за ним, и Кольке стало ясно то, что Алесь от злости не мог уяснить никак: никуда немцы не уйдут, некуда деваться.

Пулеметчик упал — на спину, выронив свое оружие. Виттерман остановился, повернулся лицом к партизанам и, оскалившись, бросил одну за другой три гранаты на длинных ручках — выхватил их одной рукой из-за пояса, зубами вырвал какие-то шнуры и бросал по широкой дуге. Кто-то истошно закричал — без слов, Виттерман попытался сменить магазин, не смог одной рукой, выдернул из-под куртки длинный пистолет и, наугад стреляя, поволок раненого к кустам. «Может, мне сон снится?» — вяло подумал Колька.

Оба егеря упали возле самых кустов. Виттерман попытался проползти еще сколько-то, хватаясь одной рукой за траву и подволакивая ноги, потом уткнулся лицом в руку с пистолетом.

Колька больше не мог смотреть. Он отвернулся, сглатывая кислятину во рту.

— Гото-ов, — зло протянул Алесь, — отбегался, сволочь фрицевская… Пошли, Никол, наша взяла.

Партизаны Андрыхевича перетаскивали своих убитых и раненых — их было совсем ничего — и убитых немцев тоже. Колька старался не глядеть на это. Ему вспомнилось, что мать прислала Виттерману шоколад, который он так и не съел… и не съест теперь.

— Жалко? — негромко спросил кто-то. Колька вскинул голову — рядом стоял Андрыхевич.

— Жалко, — кивнул Колька. — А вам — нет?

— Мне — нет, — помотал головой комиссар. — Но хорошо, что ты можешь жалеть, хоть и не заслуживают этого они… Алесь рассказал, как вы бежали. Как я понял, ясли бы не ты, нас раскрыли, и Алесь тоже погиб бы. От имени всего отряда выражаю тебе благодарность, — Андрыхевич козырнул под засаленную кепочку с пуговкой наверху. Колька смешался и пробормотал: